IPB

( | )

Rambler's Top100
Подписка на новости портала Цитадель Олмера
Правила Литфорума
Незнание не освобождает от ответственности.
Об аварии на сервере
Не вдаваясь в тематику спора (к сожалению ваши дебаты охладили мой интерес к ней)...
тема "Есть ли Бог"

Аластриэль
 Forum Rules 
 
Closed TopicStart new topic
Приключения Тикки, Отрывок из романа-шутки
V
Ник Перумов
16 April 2009, 16:47
#1


Уртханг. Kапитан Уртханг.
****

Kапитан
446
16.9.2003
666



  22  


— А ведь так хорошо всё начиналось, — с непритворным огорчением вздохнули в темноте.
Тикки сглотнула кровь — солёную, свою собственную.
Да, всё начиналось просто отлично. Не до такой степени, чтобы вызвать подозрения, о, нет, ни в коем случае. Ей никто не предлагал сумасшедшие деньги за «простую работёнку»; дело не казалось ни безмерно трудным, ни подозрительно лёгким.

Клиент явился куда велено, в портовую таверну «У Быка», пользовавшуюся прескверной репутацией; тем не менее, явившие к Тикки пользовались относительной неприкосновенностью — для этого она достаточно щедро делалась с хозяином, внешностью и силой вполне оправдывавшего название своего заведения.

В щегольском кафтанчике, с бесполезной — хоть и дорого украшенной — сабелькой на боку, молодой негоциант краснел, бледнел, и с ужасом косился по углам, где красномордые морские волки опрокидывали в себя щербатые стаканы отвратительнейшего пойла, пригодного для разжигания костров в сырую погоду не хуже, чем патентованные смеси алхимиков с Едучей улицы.

— Н-ну? — приветствовала его Тикки, забрасывая ноги на стол и поигрывая кинжалом с наборной рукоятью.
— Доньята Кейна? — купчик присел на край скамьи, незаметно — как ему казалось — пощупав дерево, не мокро ли?
— Она самая, — в общении с клиентами Тикки пользовалась второй частью данного при рождении имени. — Чем могу служить, ваше степенство? — последние слова звучали откровенной издёвкой, и с другим клиентом она б так себя не вела, но запуганный негоциантишка, явно впервые в жизни очутившийся «в нехороших кварталах», сам нарывался.

— Я-а... хотел... — он с отчаянием огляделся. Бедняга, красен, как помидор.
— Ну? Смелее, моё время дорого, — она всадила кинжал в столешницу, точно меж средним и указательным пальцем. На подобных супчиков — тщательно выбритых, надушенных и разряженных, соревнующихся с родовитым дворянством — подобный трюк действовал безотказно.

И верно — купчик вздрогнул и сглотнул.

— Хотел бы предложить вам одно дело, доньята.

— И, конечно же, выгодное? — она прищурилась.

— О, да, разумеется, очень выгодное! — торговец подался вперёд. — Конечно, не могу обещать богатства всей казны его светлости герцога, да сгинут навсегда его припадки, но кое-что...

— Короче, — спокойно сказала Тикки. — Короче, пожалуйста. Здесь надёжное место, но вы же знаете — Серые Лисы, случается, и сюда заглядывают...

Купец позеленел, с ужасом воззрившись на дверь, словно наяву видя серые мундиры ночной стражи.

— Ничего, не пугайтесь, — успокоила его Тикки. — Нас предупредят, если что. Будем уходить катакомбами. Вы когда-нибудь бывали в катакомбах?...

По лицу молодого негоцианта было видно, что он отдаст все сокровища упомянутой казны его высочества герцога, чтобы только не слышать ни о каких катакомбах, не говоря уж о том, чтобы туда спускаться.

Кажется, перестаралась, подумала Тикки, глядя в остекленевшие глаза клиента. Перегнула палку.

— Не бойтесь, говорю я вам. Вы тут в безопасности. Это так же верно, как и то, что меня зовут доньята Кейна.

На самом деле её звали несколько иначе, но вдаваться в подробности она не собиралась.

— Изложите ваше дело, — важно сказала она, понижая голос до таинственного шёпота.

— А-а... д-да... почтенная доньята, видите ли, мой отец...

И почтенный молодой негоциант рассказал Тикки душещипательную и совершенно банальную историю о том, как его папаша, богатый купец, державший добрую треть всей торговли некими редкими пряностями, не так давно, «сойдя с ума на старости лет» влюбился в какую-то молоденькую вертихвостку, выгнал из дома состарившуюся вместе с ним жену — то есть мать Тиккиного клиента, поселил наглую шлюху в их комнатах, а теперь изменил завещание, оставляя всё новообретённой пассии. Сын купца не получал ничего, его мать — самую малость, чтобы только не умереть с голода.

— Всё понятно, — перебила Тикки. — Требуется свиток с оригиналом нового завещания.

Краснея до ушей, купчик кивнул.

— Превосходно. Считайте, он уже у вас, не будь я та самая Кейна. А теперь, прежде чем я задам вам кучу всяких посторонних вопросов, один, но самый главный: что я с этого буду иметь?

— Гм, — достойный наследник осёкся. — Всё, что сможете унести, я полагаю. Только, во имя всего святого, не ларец чёрного дерева с инкрустированным леопардом, в нём...


— Да, да, понятно, в нём вы храните любовную переписку, — не сдержавшись, фыркнула Тикки и купчик жалобно заморгал, словно девчонка, собирающаяся зареветь. — Нет, вы меня не понял. «Что смогу унести» — я унесу и так. Это вас не касается. Мой гонорар, за то, что я не ограничусь удобно помещающимся в карманы, а приволоку вам этот самый свиток?...

— Э-э-э... сто золотых? — проблеял её несчастный собеседник.

— За сто монет, — как можно равнодушнее сообщила ему Тикки, — я даже ноги с этого стола не спущу.

— Доньята... но я крайне стеснён в средствах... не смотрите на эту саблю, она — последнее, что у меня осталось... как и этот доломан... а вы же знаете, как важно производить хорошее впечатление, ведя переговоры с благородными домами...

Тикки знала. Знала и то, что сто монет — очень приличный гонорар за подобное. Не чрезмерный — тут она заподозрила бы ловушку — а в самый раз.

— Что ж, спасибо, уважили меня, явившись на встречу, как в благородный дом, — съязвила она. — В общем, только ради вас, любезный и из уважения к горю вашей безутешной матушки — сто пятьдесят. Ну, не говорите, что вы притащились сюда, не имея при себе двух сотен!... И вы меня знаете — я беру вперёд.

Полтораста золотых — пятнадцатью полновесными империалами — у клиента нашлись. Отсчитывая их в узкую тиккину ладонь, купчик вздыхал над каждым так глубоко, что едва не побудил Тикки скинуть цену.

— А теперь рассказывайте мне про ваш дом, — потребовала она, спрятав золото. — Смелее, смелее, не стесняйтесь. Понимаю, тяжело, не приходилось ещё папашу родного обворовывать, ни лиха беда начало, привыкнете. Ну, давайте. Входы, выходы, заборы, собаки, окна, двери — всё...

Разумеется, этим она не ограничилась. Испросив целую седмицу, обошла все окрестности, перезнакомилась с прислугой соседних особняков, один раз постучалась с корзиной уворованных на рынке фруктов.
Оскорбить клиента и потерять заказ она не боялась. Всё равно придут к ней, доньяте Тиккейне, потому что она — лучшая в Меодоре.

А потом настала та самая ночь.

Нет, Тикки всё сделала правильно. Заранее потушила фонарь за полквартала от нужного дома. Дождалась, пока обходчики, бранясь вполголоса, отправились зажигать свет. Неслышно, несколькими движениями взлетела на гребень стены. Настороженное заклинание обошла, словно нитку. По ветке перебралась на крышу, отжала запор чердачного продуха, скользнула внутрь. Другим здесь не пройти, слишком тесно, а вот она — проберётся.

Тихо, тепло, темно. Тлеют фитильки масляных ламп — богат купчина, денег не жалеет. Пахнет смесью киннамона с кориандром, так, что с непривычки даже закружилась голова, хотя, казалось бы, чего только нюхнуть не пришлось!

Коридор, четвёртая дверь. Полузадёрнутая ниша, там храпит ночная служанка. Замок заперт, но когда её, Тикки, могли остановить какие-то замки?
Go to the top of the page
Вставить ник
+Quote Post
Ник Перумов
16 April 2009, 16:49
#2


Уртханг. Kапитан Уртханг.
****

Kапитан
446
16.9.2003
666



  22  


Счётная. Застыли шеренги свитков, на конторках отдыхают нащёлкавшиеся за день абакусы. На ларце с самым важным запор не левой пяткой ладили, пришлось повозиться. Хорошо, что подушечки пальцев чувствительны, ощущают малейшее движение в механизме, а то не помогли бы никакие отмычки.

Уф, готово. Вот он, свиток — купеческий сынок ничего не спутал, желтоватая печать судьи по наследственным делам присутствует. Такс, спрятали; ну, а теперь — «всё, что сможете унести...».

Многое я смогу унести, не сомневайся, дорогой. Вот хотя бы этот золотой уродец с рубинами вместо глаз, каждый — с крупную виноградину. Тяжёлый, зар-раза. А теперь...

...Горло захлёстывает невесть откуда взявшаяся петля, сдавливает, чуть не перерезая. Боль такая, что не просто темнеет в глазах, но мутится сознание, а пол вдруг встаёт дыбом. Не схватившись за кинжал, не метнув ножа, неуловимая Тикки валится, хрипя и раздирая в кровь пальцы, тщетно пытаясь сорвать удавку.

— Вот и всё, — негромко произносит знакомый голос и над доньятой Кейной смыкаются тёмные воды.

...Неотвязно лезет в ноздри резкий, режущий запах. Тикки чихает, чуть не разбивая затылок о нечто твёрдое. Она лежит на спине, руки раскинуты, запястья стянуты широкими кожаными петлями, обманчиво-мягкими — знакомое дело, их не разорвать и не разрезать. Щиколотки захлёстнуты такими же петлями; Тикки шевельнулась, повела плечами — она умела высвобождаться из пут, узкие ладони почти не расширялись от запястий; но нет, на сей раз её вязал настоящий мастер.

Испугаться она не успела, лишь мысленно пообещать «сдавшему её» массу всевозможных развлечений и удовольствий; а что её «сдали», сомнений не оставалось — как ещё могли подстроить такую идеальную засаду?

— Вот и всё, — сказали ей в самое ухо и твёрдая рука поставила на дубовую колоду неестественно-яркую лампу.

— Надо же, — Тикки надеялась, что презрение в её голосе слышно достаточно хорошо, — а я и не догадалась, наследничек.

— Да, — спокойно согласился «купец», подтягивая табурет и усаживаясь. — Ты не догадалась, доньята Тиккейна.

Тикки насторожилась. Первую часть её имени знали очень немногие в воровской гильдии Меодора.

Выигрывая время, она осмотрелась. Всё тот же счётный зал, застывшие костяшки абакусов; окна плотно занавешены, не скажешь, день сейчас или ночь и сколько же времени пришлось проваляться без чувств, словно сопливой барышне.

— Доньята Тиккейна Меаттра Вадринг, — медленно повторил её бывший наниматель, глядя прямо в глаза. — Давно мечтал потолковать с тобою.

Он совершенно изменился, плечи распрямились, взгляд сделался насмешливым, хотя и не торжествующим. Вместо дорогого расшитого доломана — отвратительный серый мундир ночной стражи с вышитой слева эмблемой сыщика, бегущей лисицей в круге.

Серые. Только этого не хватало. Тикки мигом прошиб пот, живот скрутило судорогой. Но как, как они сумели?... И зачем тогда вся эта комедия с «заданием»?
И откуда этот гад знает её настоящее имя? Впрочем, последнее, наверно, понятно.

— Решил подзаработать, сдав меня с рук на руки моему папаше, да лопнет он когда-нибудь от обжорства?

Сыщик покачал головой.

— Нет, доньята. Твоя семья давно уже отозвала свои обещания награды. Ты вычеркнута из родовой книги, твой портрет в семейной галерее сожжён, а твоя мать, благородная донья Кейнриса Доместра Вадринг прокляла собственное чрево, тебя породившее. Немного мелодраматично, на мой вкус, но надо знать донью. Для неё это всё серьёзно. Тебе подсказать, что послужило причиной, или догадаешься сама, доньята?

Тикки не удостоила серого ответом.

— А причина проста — твой визит в семейную ризницу, обобранную тобой дочиста и куча фекалий, оставленная на саркофаге благородного дона Вадринга Первого. Нечего сказать, остроумно. Так не поступил бы и деревенский дурачок, доньята.

— Не тебе судить, — окрысилась Тикки. — Знал бы ты, какие они все... уроды и черви, что они со мной делали, как они меня... — она захлебнулась яростью.

— А я разве сужу? — искренне удивился сыщик. — Я просто довёл до твоего сведения истинное положение дел. Семья отреклась и прокляла тебя. Так что ты теперь даже не «доньята», это я уж так, по привычке. И, вернув тебя в замок Вадринг, я не получу ничего. К великому моему сожалению.

— Тогда сдай меня твоему начальству, — ох, как же всё трясётся внутри! Только не просить, только не заплакать, только бы не... А вообще — это даже хорошо, что он со мною говорит. Потому что...

— Потому что «разговаривающий враг — уже полврага»? — усмехаясь, перебил её сыщик. — Не обольщайся, доньята. Ты надёжно связана. Если потрудишься и скосишь глаза, увидишь, что воротник твой я выпотрошил. Я, изволишь ли видеть, достаточно наслышан о твоём «волшебном» умении резать любые путы. Тебя ведь ловили... э-э-э, трижды, если не ошибаюсь? И каждый раз ты ускользала. В ночной страже после этого всякий раз летели головы, доньята.

— Жаль, что не у всех...

— Ну, что ты. Нельзя ж так отзываться о наших славных ребятах, опоре закона и надежде справедливости. Моё корпоративное чувство почти оскорблено.

— Почти? — вот ты сейчас и проговоришься...

— Да ничего я не проговорюсь, — только отмахнулся сыщик, второй раз словно прочитав её мысли. — Ты уже поняла, что я не принадлежу к сей достойнейшей когорте ревнителей меодорского порядка. Поэтому разговор у нас получится сугубо специальный.

Сыщик перестал лампу поближе, так, что Тикки пришлось зажмуриться.

— Ты не сдал меня серым. Значит, имеешь собственный интерес. Говори, я буду слушать.

— Куда ж тебе деваться, доньята. Ты лежишь, распятая на столе, ни петли, ни крепёж тебе не сломать. Хотя слушать тебе особенно много не придётся.

— Я что-то должна сделать? Говори, не тяни! Твоя взяла, признаю, — выдавила она. — Ловко все подстроил, ничего не скажешь. Особняк… слуги… всё как настоящее.

— Они и есть настоящие. Его степенство, достопочтенный негоциант Кавзарлей любезно разрешил мне тут пораспоряжаться. Чем я и не преминул воспользоваться.
— Но и слуги всё подтверждали! Про новую девку в доме, про сына, лишённого наследства…

— Внимание к мелочам — моя гордость, — сыщик отвернулся, принявшись что-то выкладывать на стол нечто слегка звякающее. — А вот ты, доньята, была слишком беспечна, слишком уверовала в собственную неуловимость и неуязвимость. Была нагла, хамила пришедшему к тебе за помощью…

— Это тебе, что ли?!

— Конечно, мне. Вспомни того робкого негоцианта, впервые в жизни очутившегося в подобном вертепе. Как ты его встретила?

— Э-э-э… мне очень жаль? Это не поможет?

— Сейчас — не поможет. Мне придётся дать тебе понять, что смеяться над собой я не разрешаю. Никому и никогда. Вне зависимости от носимою мною личины.

Сыщик ударил её коротко, без замаха, кулак скользнул по скуле, и голова словно взорвалась изнутри, рот заполнился солёной кровью.

— Бьёшь… связанную? — кое-как сплюнула она.

— Если б ты не была связана, тебя пришлось бы просто покалечить. Не обольщайся, доньята, я тяжелее тебя на добрых тридцать стонов и отнюдь не за счёт накопленного на брюхе сала. А ты — тебе шестнадцать, но выглядеть умеешь, когда надо, на двенадцать-тринадцать, ростом не достанешь мне и до плеча; ты маленькая, лёгкая, гибкая и ловкая, словно ласка, карабкаешься по чуть ли не голым стенам, пробираешься в такие дырки, что и кошка бы застряла — но, когда дело доходит до драки на кулачках, тебе лучше не вмешиваться.

— Эт-то почему? Одни раз тебе промеж ног…

— Туда ещё требуется попасть, — сыщик всё возился с какими-то лязгающими, позвякивающими инструментами. — А вот один мой удар, неважно, куда — в подбородок, в грудь или в ухо — вышибет из тебя дух, и притом надолго. Это не твоя вина и не моя заслуга — как говорится, «размер имеет значение». Поэтому не советую трепыхаться.

— Я не трепыхаюсь, — говорить было больно, челюсть двигалась с трудом. Мамочки, что он мне там сломал?! — Скажи мне, что сделать. Просто скажи, и всё.

— А, — сыщик отодвинул, наконец, резавшую глаза лампу. — Что сделать. То есть ты всерьёз уверена в собственной исключительности. Тебе кажется, что, несмотря на поимку, всё обойдётся. Что я предложу тебе, скажем, стащить образ Ома-Прокреатора из городского храма, или посыпать яд его светлости герцогу? Или полагаешь, что я отвезу тебя в некий храм, где посредством алхимии и долгих занятий из тебя сделают непобедимую воительницу? Ха, ха, ха, три раза в сторону, как писали в иных пьесах. Продолжай гадать, моя прекрасная доньята.

Тикки прикусила язык. Откровенно говоря, именно это ей и пришло в голову. Ибо зачем ещё частному сыщику, притом явно из лучших, тратить такие силы на её поимку, если цель сдать её серым не стояла и не стоит?

— Может, ты настолько мною очарован, что…

— Что намерен, как это, «совлечь с тебя покровы и овладеть силою»? Поспешу успокоить, доньята — ты совершенно не в моём вкусе. Во-первых, ты годишься мне в дочери, а во-вторых — настолько худа, что, прости за дурновкусие и пошлость, «иметь» тебя — всё равно, что зажимать свой грешный уд двумя палками.

Тикки зашипела. Это всё, что она могла сейчас сделать.

— Готово, — звяканье прекратилось, и тотчас же погасла лампа.

Вот тут-то Тикки стало по-настоящему страшно.

Она договорилась бы даже с серыми. Она ползала бы на коленях, обливаясь слезами, перед отцом и матерью, вымолив бы прощение. Но человек, потушивший фитиль, пугал её по-настоящему — потому что она не понимала, что от неё хотят. Ну, наверное, желай он меня убить, уже бы убил — но с каждой минутой объяснение это казалось всё более шатким.

— А ведь так хорошо всё начиналось, — с непритворным огорчением вздохнули в темноте.

— П-постой… чего ты хочешь, а? скажи, ну скажи же, я всё сделаю!

— Весь мир и новые коньки, — донеслось сухое. — Лежи и не рыпайся. Мне придётся тебя раздеть, но не думай, что я собираюсь покуситься на твою давным-давно проданную невинность. Кстати, продала ты её весьма небезвыгодно, мои комплименты, доньята.

Ловкие пальцы распускали завязки, не касаясь тела. Сыщик словно брезговал ею.
Потом живота коснулось что-то леденяще-холодное и Тикки истошно заверещала.

— Спокойно, моя дорогая доньята. Это просто краска. Пока ещё ничего страшного.

— К-краска? Какая краска?

— Если тебе непременно надо это знать — то красная, — охотно сообщил сыщик. — Так, ноги раздвинь, пожалуйста. Да не сжимайся и не дёргайся, я уже сказал, твои прелести меня не интересуют.

— Предпочитаешь мальчиков? — Тикки собрала остатки мужества.
Go to the top of the page
Вставить ник
+Quote Post
Ник Перумов
16 April 2009, 16:50
#3


Уртханг. Kапитан Уртханг.
****

Kапитан
446
16.9.2003
666



  22  


— Мальчиков? Пхе. Нет, я предпочитаю настоящих женщин — высоких, статных, полногрудых и пышнобедрых. Твоё любопытство удовлетворено, доньята?

Его ничем не вывести из себя. Ничем!

Кажется, меня раскрашивают шелковистой кисточкой. Зачем, для чего? Мама, как страшно. Мне страшно, мама! Ой, сейчас зареву. Я, неуловимая Тиккейна, лучшая воровка Меодора — сейчас буду рыдать бурно и самозабвенно. Хотя и понимаю — это сейчас не поможет. Только если вдруг откроется дверь и, как в сказке, ворвётся Джай-Лу со своими ребятами. Непобедимые мечники бывают только в книжках, а если кинуться всем скопом даже на лучшего бойца…

— Не дёргайся, пожалуйста. Краска холодная, знаю, но надо потерпеть. А то потом тебе же хуже будет.

Не дёргаться у Тикки не получалось. Завертелась было, уворачиваясь от щекочущих волосинок, и тотчас получила по другой скуле — спокойно, без злобы, даже с каким-то сожалением.

— Лежи. Иначе мне придётся затянуть тебя втугую.

Лежала, всхлипывая и стараясь, чтобы не очень дрожал подбородок.

— Готово, — наконец выдохнули в темноте. Тикки оцепенела.

Щёлкнув огнивом, сыщик высек искру, стали растепливаться огоньки свечей.

Чёрных свечей.

Тикки завизжала, почти оглохнув от собственного крика, забилась в путах, выгибаясь дугой и ударяясь затылком о доски.

— А вот теперь — пожалуйста, сколько угодно, — заметил сыщик, аккуратно водружая свечу меж тиккиных коленок. — Так, и сюда… и сюда… и ещё сюда…
А кричать — ты кричи, не стесняйся. Ещё и лучше выйдет.

Голос его резко изменился, сделавшись глухим и низким, произносившим непонятные словеса. Пламя над чёрными свечами затанцевало, язычки вытягивались заговорёнными змеями, словно у базарного заклинателя. Самого сыщика Тикки не видела, но гад сейчас наверняка стоит в самом центре отпорного круга, защищённого рунами и священными символами, ждёт, когда раскроются ворота, и она, Тикки, станет добычей — о-оо-ой!!!

Тьма возле самого стола выпучилась, набрякла, лопнула с мокрым хлюпаньем. Свечи погасли, словно задутые разом, на правые руку, бок и бедро плеснуло дурнопахнущей жижей. Что-то зачавкало и заквакало совсем рядом, тяжело задышало, взбираясь на столешницу.

Тикки верещала и билась, а темнота всё наплывала, наваливалась, шаря по телу холодными липкими лапами, лицо обдало нечистым дыханием, тонкие пальцы числом явно больше десяти потянули за волосы, влезли в уши, в нос, растянули губы. Тикки захлебнулась криком, подавилась — а темнота всё чавкала и хлюпала, и казалось — отростки её всё вытягиваются и вытягиваются, вползая внутрь головы, деловито там шарят, что-то сортируя, отбрасывая и переворачивая.

Она не могла даже молить о пощаде — потому что отростки обернулись иглами, а с ними пришла боль, да такая, что перед глазами всё завертелось и остался один лишь крик.

…А потом что-то резко произнёс сыщик. Не завопил, не повысил голос — просто произнёс резко и холодно, словно взмахнув плетью. И темноту тотчас же сорвало, она мокро шмякнулась об пол, взвыла, загнусавила, источая зловоние.

Щелчок, другой, словно закрылись хорошо смазанные задвижки на большой клетке. Сами собой загорелись свечи — а тьма исчезла. Сыщик набросил плотное покрывало на некий прямоугольный предмет в углу комнаты; Тикки успела заметить медленно угасающие руны.

Отодвинулся засов, сыщик высунулся в коридор, зычно приказывая «грузить товар». Чёрные свечи он задул, аккуратно складывая обратно в ящик. Вскоре по лестнице затопали, четверо дюжих носильщиков осторожно протиснулись в дверь.

— Вот это, — сыщик властно указал на покрытое тканью нечто. — В мой экипаж. Живо.

Тикки было в тот миг совершенно всё равно, что её, голую, разглядывают несколько здоровенных бугаев.

Впрочем, бугаи тоже не особенно могли предаться фривольным мыслям — сыщик прикрикнул, и они рысью поволокли задрапированный предмет вниз.

— Всего тебе хорошего, благородная доньята, — обернулся в дверях серый. — Счастливо оставаться.

— К-как? Стой! Освободи меня!..

— Не думаю, что это в моих интересах. Сюда уже поднимаются слуги чадолюбивого негоцианта и, боюсь, от них ты так просто не отделаешься.

— Что я тебе сделала? — завопила Тикки.

Сыщик задержался на пороге.

— Никогда не стоит гадить на чужие могилы. Тем более — на могилы собственных предков.

Дверь закрылась, чтобы миг спустя вновь распахнуться и на обмершую Тикки надвинулся сам почтенный негоциант Кавзарлей.

— Какая удача! — он умильно, по-бабьи, сложил руки под пухлым подбородком. — Доньята Кейна собственной персоной! Как будет рад его светлость герцог, да продлит Ом-Прокреатор его дни!..

Тикки зажмурилась изо всех сил, но слёзы всё равно текли.

Достойнейший негоциант Кавзарлей навис над несчастной Тикки, похотливо сопя, фыркая и чуть ли не хрюкая. Пальцы его степенства — на удивление сильные и ловкие, отнюдь не напоминавшие сардельки — взялись за тиккины плечи, поползли вниз, к груди.

Ничего не оставалось делать, как заорать благим матом: «Насилуют!!!» — что Тикки немедленно и проделала. Особых иллюзий она не питала, однако —

— Охальник! Потаскун! Да чтоб уд твой блудливый отсох бы навечно!

В двери решительно протиснулась женщина, низенькая и дородная, в обычных для уроженцев Юга широких шальварах и просторной блузе, богато и безвкусно расшитой золотом. Его степенство вдруг явил невиданную резвость, одним прыжком оказавшись на другом конце комнаты.

— Зейнаб, женщина! Что ты тут делаешь?! Твоё ли это дело…

— Когда мой муж, взявший меня перед Ним, Милостивым и Милосердным, щупает какую-то худосочную девку, это моё дело, — в белой и пухлой ручке означенная Зейнаб угрожающе сжимала увесистую кочергу. — Как ты мог так унизить меня, о муж мой, польстившись на торчащие ребра этой северной селедки?! Разве не взяла я сама в гарем твой полногрудую Фатиму?! Что ж тебе ещё, собака, требуется?!

За плечиком решительной Зейнаб замаячило ещё чьё-то личико, насурьмённое и набелённое — наверное, той самой Фатимы.

— Э… э… Зейнаб, супруга моя… ты всегда была и будешь нежнейшей лилией моего сердца и вернейшей усладой моих чресел, ибо ты…

— Знаю! — не опуская кочерги, перебила Зейнаб. — Именно потому, о муж мой, я, как положено хорошей жене, зная, что годы расцвета моего проходят, озаботилась, чтобы чреслам твоим не было нужны таскаться куда-то ещё. И потому…

— Нет-нет, я ничего! — поспешно забормотал его степенство, выставляя вперёд руки. — Прости меня, Зейнаб. Происшедшее так взволновало меня, что я…

— Нет нужды мужу, достигшему столь многого, оправдываться перед собственной женой, — меняя гнев на милость, с показным смирением кивнула Зейнаб. — Прикажи слугам отвести пойманную к его светлости герцогу. Ночь была трудной, но, благодаря Ему, милостивому и
Go to the top of the page
Вставить ник
+Quote Post
Ник Перумов
16 April 2009, 16:51
#4


Уртханг. Kапитан Уртханг.
****

Kапитан
446
16.9.2003
666



  22  


милосердному, всё кончилось благополучно. Чвахдей покинул наш кров, и теперь всё будет хорошо. А её, — кивок на беспомощную Тикки, — прикажи покрыть плащом, ибо, сколь ни была бы дурна женщина, достойному мужу всегда надлежит помнить, что Он, милостивый и милосердный, создал её в ответ на мольбу мужчины и заповедал «не пользоваться слабостью бессильной девы».

Поспешность, с которой на Тикки набросили тяжёлый и длинный плащ, делала честь решительности супруге его степенства.

— Спасибо, донья Зейнаб, — всхлипнула Тикки.

— Я не донья. А тебе, заблудшая дщерь, я бы посоветовала молиться Ему, дабы Он, милостивый и милосердный, облегчил бы твою участь.

Тикки показалось, или Зейнаб на самом деле ей подмигнула?

— Позови Наджиба, о муж мой. Он справится. А сейчас, я, как примерная жена, должна вопросить повелителя моего сердца — не благоугодно ли будет ему посетить мою опочивальню?

— Э-э-э… протянул достопочтенный Кавзарлей, не спуская глаз с кочерги в нежных ручках собственной супруги, державшей её с ловкостью, говорившей о немалой практике. — Несомненно, дражайшая, о персик души моей и лебедь очей моих!...

— Тогда пошли, — хихикнула Зейнаб, пропуская обречённо ссутулившегося мужа вперёд. И, уже на пороге, вновь обернулась, теперь уже в открытую подмигнув Тикки.

Явился Наджиб, мрачнейшего вида бородатый мужик в пышной белоснежной чалме — явно домоправитель, судя по тому, как повиновались ему остальные слуги. Тикки освободили от пут, препроводили вниз по лестнице, провели какими-то коридорчиками и втолкнули в каморку, где Тикки едва не померла, расчихавшись: здесь висел густой, приторный запах неисчислимых ароматов, так любимых женщинами юга.

Конечно, Тикки сразу же заметалась по углам, словно оказавшаяся в западне кошка. Но замки в доме его степенства сработаны были на совесть, без верных отмычек так просто не отомкнёшь.

— Тихо! — прошипели у неё за спиной.

Тикки аж подпрыгнула — из потайной двери появилась не кто иная, как Зейнаб. В руках жена негоцианта держала пухлый тюк одежды.

— Давай, живо! — к ногам упали рубаха, просторные шальвары, щёгольские (и наверняка неудобные) сапожки с загнутыми носами. — Мой муж спит, — южанка фыркнула, — утомлённый добросовестным, хоть и быстротечным, выполнением супружеского долга. А ты — одевайся и беги. Как можно быстрее и дальше.

Тикки не заставила просить себя дважды.

— Спасибо, Зейнаб. Но… почему ты помогаешь мне? И откуда так хорошо знаешь наш язык?

— Мы с мужем моим оба родились и выросли здесь, в Меодоре. По-нашему говорим только с престарелыми родителями, да продлит Единый, милостивый, милосердный, дни их покойной старости, — Зейнаб присела на корточки, помогая Тикки застегнуть широкий пояс. — А почему помогаю тебе… ты в своё время помогла мне. И здорово помогла.

Тикки напрягла память — безрезультатно.

— Некий торговец по имени Мансур, — напомнила Зейнаб, ухмыльнувшись. — Ты стащила у него кошелёк, когда он волок своё жирное пузо вносить залог за некую сделку, кою очень желал заключить муж мой. Ну, и я, как верная и добропорядочная жена, шепнула тебе кое-что.

Точно. Женщина по плотной чадрой, словно случайно задевшая Тикки на меодорском рынке и шепнувшая лишь несколько слов:

— Купец. Кошелек подмышкой слева.

Тикки тогда поразилась, но взгляд чёрных глаз из прорези отчего-то показался очень убедительным.

Она срезала кошелёк, где нашёлся крупный и чистый рубин, немедленно её обменянный на отличный клинок лусанской работы.
— Видела б ты, как визжал эта толстая и нечестивая свинья Махмуд, да отравят ночные дэвы его семя и поразят навек бесплодием, когда обнаружил пропажу! — хихикнула Зейнаб. — Муж мой сам внёс залог и заключил сделку. Ты помогла мне, теперь же я помогаю тебе. Всегда полезно иметь знакомого вора. Ну, всё, хватит разглагольствований. Оделась? — беги. В кармане немного денег, на тот случай, если придётся несколько дней отсидеться где-то за городом. Беги, доньята, беги! И бойся этого серого. Я знавала множество рыночных стражей и надзирателей за порядком, и сыщиков — но напугал до полусмерти меня именно этот.

Потайная дверь вновь распахнулась — потянуло предутренней свежестью, землёй, пробуждающимся садом. Зейнаб отступила в сторонку, ещё раз повторив:

— Беги, доньята, беги!..

И тут Тикки, неожиданно для себя самой, крепко обняла смуглую южанку и постыдно разревелась.

— Совсем ума лишилась! — яростно фыркнула та. — Беги! Птицей лети! Давай, пошла, пошла! — и Тикки чуть не пинком вышибли на улицу.

Пригнувшись, она метнулась к предусмотрительно распахнутой маленькой задней калитке. Обернулась — потайная дверь успела закрыться, Зейнаб нигде видно не было.

Свободна! Спасена и свободна!..

Улица сама рванулась под ноги, каблучки пришедшихся точно по ноге сапожек застучали по булыжной мостовой.

Невероятно. Кто бы рассказал — не поверила, в лицо б рассмеялась, в рожу б плюнула за наглое враньё. Чтобы жена преуспевающего торговца спасла бы воровку?.. Да ещё подкинула серебра на первое время?.. Да ни с жисть! А ты, серый, остался с носом. Не знаю, чего ты там колдовал и зачем напускал на меня тьму, но — вот она я, бегу… впрочем, нет, уже не бегу. Это только вызовет подозрения. Рыночная стража, конечно, увальни и тупицы с башками, где плещется разбавленное пиво, но пренебрегать ими тоже не стоит.

Но серый, серый! Сыщик, какого ещё не знал Меодор! Или не сыщик — колдун, чернокнижник, или, пуще того — некромант? Что он со мной делал? На кой я ему понадобилась? И почему он так пренебрежительно отнёсся к тому, что со мной случится после поимки? Почему не дождался стражников, не сдал с рук на руки? Почему позволил вмешаться жене какого-то торгаша?

Тикки не любила неопределённостей. До сего дня жизнь её на меодорском дне являла собой почти идеальную прямую: наметила жертву — ограбила — сдыхала с рук добычу — вволю погуляла, не забыв, однако, отложить малую толику на чёрный день. Этой же ночью прямая обернулась немыслимым загибом, да таким, что ум у Тикки заходил за разум.

Нет, нет, скорее, прочь отсюда, в крошечную комнатушку под крышей таверны «У Быка», комнатушку, куда встречный-поперечный далеко не вдруг проберётся!

Стой, дура. Какая тебе таверна, какая комнатушка?! Ты каким местом думаешь, подруга?!

Тебя отпустили. Сперва потратили уйму сил, чтобы схватить, а потом, вместо того, чтобы окружить тройным кольцом стражи — отпустили на волю!.. не обманывай себя, никакая жена никакого негоцианта никогда не пойдёт против воли серых. Тем более, против такого серого.

Она ведь потому и выжила, беглянка Тикки, что умела думать. Большинство её товарищей и товарок давно «спеклись», ломают камень на рудниках, прикованы к галерным вёслам или мельничьим колёсам, иные так и вовсе исчезли, ходят шёпоты — проданы в Некрополис для опытов — а она всё тут. Меодор не жаловал воришек и не знал снисхождения. Но, рачительный хозяин, его светлость герцог терпеть не мог даром переводить человеческий материал. Поэтому методы вроде отрубания рук не приветствовались. Клейма — да, накладывались. На лоб и щёки, да так, что ничем не замажешь.

Они меня специально отпустили, мысль билась пойманной птицей. Нарочно. Не знаю, для чего, но нарочно. Но просчитались, сочли её пустоголовой простушкой…

Не-ет, в таверну она не пойдёт. Она вообще станет её какое-то время обходить за версту. Пока не поймёт, что это был за тип в сером мундире с явно чужого плеча.

* * *

Полдень Тикки встретила за городом, забившись в скирду сена. За плечами болтался тощий мешок с пожитками — частично спёртыми с ранних возов, тянувшихся на рынок, а частично — честно купленными, поскольку Тикки требовались вести. Опыт же показывает — торговцы и торговки становятся куда разговорчивее, если расстаться в их пользу хоть с парой медных грошей.

Она убила на базаре кучу времени и всё бестолку. Никто ничего не слышал о «новой метле» или о «новых порядках» в стольном Меодоре. Тикки шлялась по торжищу, пока солнце не поднялось совсем высоко и добропорядочные горожанки не отправились по домам, тяжело нагруженные покупками — разумеется, те из них, что имели на это деньги.

Со знакомыми, коллегами по воровскому цеху, тоже подтянувшимися к разгару утренней торговли, Тикки тоже перебросилась парой слов. Нет, у всех всё в порядке. Никого не схватили этой ночью, стража мирно спала, не беспокоя почтенных господ воров.

Почему-то от этих новостей, вернее, от их отсутствия, Тикки становилось ещё страшнее. Всё ярче и неотвязнее лезли в голову события минувшей ночи, вспучившийся мрак, щарящие в сознании бесплотные отростки… И потом сыщик велел погрузить «товар» к нему в экипаж. Получается, эта сотканная из мрака жаба была для него важнее, чем она, Тикки, доньята Кейна, прославленная воровка Меодора?!

В общем, Тикки сочла за лучшее пока убраться из города. Вблизи столицы пахари жили зажиточно, ибо земля принадлежала лично его светлости герцогу; а он пребывал в убеждении, что холопьи бунты в столь непосредственной близости от его резиденции приносят нетерпимые убытки — поэтому налоги здесь оставались щадящие, а пейзане — весёлые. Чем и воспользовалась Тикки — благодушные поселяне не стали бы гонять коротко стриженную смуглую девчонку из своего драгоценного сена.

Она пыталась успокоиться и поразмыслить, наконец, как следует.
Go to the top of the page
Вставить ник
+Quote Post
Ник Перумов
16 April 2009, 16:52
#5


Уртханг. Kапитан Уртханг.
****

Kапитан
446
16.9.2003
666



  22  


Правда, получалось плохо. В голову лезли какие-то совершенно посторонние мысли — что она помелочилась, стащив пару сладких рогаликов из короба зазевавшегося разносчика, что прихваченные с воза яблоки она вполне могла бы купить — Зейнаб не поскупилась, серебра бы хватило. И вообще, честному вору пристало платить, когда у него есть деньги. Этим он отличается от воронья, не имеющего понятия о гордости, достоинстве и воровской чести.

Тьфу, тьфу, тьфу! Это ещё откуда взялось? Она, доньята Тиккейна Меаттра Вардинг, берёт то, что считает нужным! У тупых поселян, для того и созданных Омом-Прокреатором, чтобы работать на тех, у кого хватает ума подняться над серой массой.

Тикки затрясла головой, отгоняя дурацкое наваждение.

Нет, ничего не придумывается. Но возвращаться к «Быку» и вести прежнюю жизнь — казалось донельзя глупым. Её хотели перехитрить, да не вышло. Но за таверной наверняка следят, не могут не следить! Требуется выждать несколько дней, слава всё тому же Ому, погода стоит тёплая и сухая, самая что ни на есть сенокосная.

И тут как-то само собой всплыло — а чего это она, собственно говоря, бегает? От кого и от чего? Тех, кто спасается, настигают и заваливают. Выживают только охотники, кто сам подстережёт преследователя.

Она, Тикки, сама должна отыскать серого сыщика. И сделать так, чтобы он дорого заплатил за собственное высокомерие. На могилы предков, понимаешь ли, гадить нельзя! Да кто его спросил, и знает ли он вообще, что это были за предки?!

Тикки аж задрожала. Да, это дерзко, это… это стильно, это достойно! Страх прошёл, вспомнилось унижение. Как она валялась голой под взглядами этого мужлана, как ощупывал её похотливый козёл-купчишка. Как её сочли безмозглой куклой, тупой марионеткой, способной слепо поверить в «освобождение».

Не-ет, вновь протянула она себе под нос. Бегать и прятаться бессмысленно — загонят и поймают. Хитрый лис в сером решил, что умнее всех — докажем, что это далеко от истины. Докажем как мы есть, без запасного набора инструментов, без бритвенно-острого клинка, оставшегося в каморке, без тщательно запрятанных в совсем другом месте денег.

Но воровать-то всё-таки нехорошо…

Уже выбравшись из скирды, Тикки замерла, как вкопанная. Что со мной? Откуда это? Вообще-то она избегала алкогольных приключений, но сейчас, по-моему, ей вино не помешает.

Сыщик — где-то в Меодоре. Но соваться сейчас в город — безумие. Значит, стоит опуститься поглубже, в меодорские катакомбы.

О них не зря ходили зловещие слухи, но Тикки, исходив их из конца в конец (во всяком случае, ближайшую к поверхности часть) ничего особо страшного не обнаружила. Ну да, под землю сталкивали раздетые донага трупы, там плодились здоровенные крысы, встречались плоскоголовые помоечные змеи, но не более. Забранных ржавыми, намертво приросшими к камню решётками колодцы, ведущие на нижние уровни, Тикки тоже избегала — но сами по себе опасности они не представляли.

Решено. Идём в катакомбы. Во всяком случае, воровать там не у кого.
Тикки чуть не вцепилась сама себе в волосы. Ну откуда эта напасть, откуда, скажите вы мне?!

Летний день долог и лёгок, сумерки подкрадываются исподволь, словно сами боятся. Не жалея ног, Тикки дала широкий крюк, огибая меодорские стены. Выпустили её беспрепятственно, возможно, весть о побеге просто не дошла до воротной стражи, ленивой и продажной; но вторично испытывать судьбу, право же, не стоит.
Известные выходы из катакомб, конечно же, охранялись. Его светлость герцог дураком отнюдь не был. Равно как и не верил он в «вечность» мира с соседними Долье или Доарном. Но разве могли из-под палки работавшие герцогские наймиты сравниться с меодорскими ворами, давно и прочно обосновавшимися в городских подземельях!
За неприметной рощицей, в глубоком овраге, Тикки забилась в узкую щель под вывороченным комлем. Пальцы быстро разрыли рыхлую землю, нашарили ржавое кольцо.
Конечно, объездчики его светлости время от времени могли наведываться сюда, риск, что потайную дверь отыщут, оставался. Но какое Тикки дело до этих воров! Мало кто из них соблюдал древние кодексы чести, большинство думало лишь о том, как бы урвать, неважно, у кого — у старика, женщины или ребёнка. Чего их жалеть, спрашивается?
Ой. Нет, со мной совсем худо, испугалась Тикки. До такой степени, что едва не забыла закрыть за собой крышку лаза. Я так думаю обо всех ворах моей гильдии? И Танита, и Маркус, и дядька Бри, учивший меня азам воровского мастерства? Мне всё равно, что с ними станется? Нет, быть такого не может. Не может!.. Не может? — а есть, никуда не денешься.
Но глаза боятся, а руки делают. Тикки очутилась в низком подземном коридоре, под ногами захлюпало. Древнюю кладку покрывал скользкий серый мох, камни выщербились — когда-то, говорят, эти коридоры проложили нанятые прапрадедом нынешнего герцога гномы, помогавшие тогдашней светлости укреплять Меодор. Они никуда не вели, заканчиваясь мелкими тупиками далеко за городом; их-то и охраняла стража, далеко не всегда ведавшая, что местные «крысы» уже давно прогрызли дырки в стенах и потолке.
Света, конечно, ожидать не приходилось. Но Тикки на пузе исползала эти проходы столько раз, что в свете и не нуждалось. Здесь нет ни ловушек, ни провалов, ни действительно опасных колодцев, куда не совались даже самые смелые из меодорских воришек. Можно идти вслепую, держась за стену и считая железные кольца для никогда не зажигавшихся факелов. Низкий и длинных ход, больше годящийся для какого-нибудь червя, в конце концов выведет в Овальную галерею, главный ход, проложенный в непосредственной близости от крепостных стен. Там, в укромном местечке, Тикки хранила запасной комплект отмычек, одежду, добрый нож, потайную светильню, огниво, трут и толику денег. Почти каждый из меодорских воров имел ухоронку в катакомбах; и Тикки — не исключение.
Из Овальной галереи она направится в самое сердце подземелий, обходя «церковные дворы» — кладбища, где покоились уложенные рядами костяки простых горожан, не оплативших места на погостах. Там часто шныряли монахи и служители Прокреатора, не слишком-то жаловавшие незваных гостей — несмотря на то, что красть там было решительно нечего — всё жалкое имущество несчастных бедняков прибирали к рукам слуги Ома-Вседержителя…
С каких это пор ты стала думать о бедняках, как о «несчастных»?! — вновь изумилась себе Тикки. Какое тебе дело до этого быдла? Каждый сам кузнец своего счастья. Кто хочет — копается в грязи до самой смерти, а потом его посиневший труп крюками волокут к широко распахнутым вратам «двора». Она, Тикки — не из таких, о, нет. Она берёт, что считает нужным. Она берёт, что считает нужным. Она берёт…
Слова повторялись, пока совершенно не утратили смысл.
Тем не менее, Тикки уверенно шагала в полной темноте, почти не сгибаясь — ещё одно преимущество маленького роста. По ногам журчало — стены точили влагу, по полу струился небольшой ручеёк. Тикки знала, зачем это: его светлость никогда не доверяет только одному источнику и, вдобавок, собиравшаяся с окрестностей вода вымывала скапливавшиеся под городом нечистоты. Неспроста у меодорских служак особой ненавистью пользовалась «вахта на дерьме», где им приходилось со специального мостика, перекинутого над устьем катакомб, раскрывающихся в давным-давно безнадёжно мёртвое озеро, — наблюдать, не попытается ли кто-то проникнуть внутрь.
Так или иначе, она внутри. Страшные рассказки, бытовавшие в Меодоре — про обитавших в подземельях крысах-людоедах, кошках-упырях и призраках-душителях — большей частью запускались в оборот самими же ворами. За два года на медорском дне Тикки встретила здесь, конечно же, множество крыс, но означенных «людоедов» среди них не попадалось. Подозрения вызывали колодцы и решётки на них, запертые отнюдь не только сработанные местными мастеровыми замки. Но туда не совались ни Тикки, ни её приятели и приятельницы по Гильдии.
Щёгольские сапожки с загнутыми носами, «подарок» Зейнаб, мигом промокли, ступни Тикки заледенели. Ничего, подруга, ещё немного.
В Овальной галерее был свет, хотя и рассеянный, и тусклый, шедший через шахты, пробитые повелением его светлости через каждые пятьдесят шагов. Большинство воров не ходили тут без светильни, но Тикки давно привыкла обходиться собственным зрением.
Сама галерея имела два этажа — по верхнему можно было идти в полный рост, на нижнем медленно стекала, пузырясь, дурнопахнущая масса смытой с улиц грязи. Тикки слыхала, что его светлость держал специального волшебника с достаточно мощным Камнем магии, двигавшем потоки нечистот.
Овальная галерея могла похвастаться высокими сводами и каменными перилами; сюда нередко заглядывала стража, когда гневные приказы его светлости пересиливали страх горе-вояк перед «людоедистыми крысами». Воры тут особенно не задерживались, норовя юркнуть в более старые и многочисленные ответвления, уводившие к центру Меодора.
Без всякого труда Тикки добралась до заветного места, где древнюю кладку аккуратно разобрали, так, чтобы получилась ниша. Вынула кирпичи, достала деревянный сундучок — вроде бы всё на месте, страж-волос не разорван. Клацая зубами, переоделась, без сожаления швырнув мокрые, грязные, совершенно потерявшие вид сапожки вниз, где медленно плыл коричнево-зеленоватый поток.
Ну вот, теперь хорошо. Прочные кожаные штаны и такая же куртка, тщательно и обильно смазанные жиром непромокаемые чеботы, сухие обмотки. Приятная тяжесть ножа на поясе, набор отмычек справится с любым замком — но ведь это же нехорошо?
Тикки аж зарычала. Навязчивые, настойчивые мысли, не отогнать и не заглушить. Серый, проклятый серый, что ты со мной сделал? Явно ведь не только по мордасам отхлестал…
Торная дорога кончилась. Пришлось засветить масляную лампочку: старая часть катакомб изобиловала не только «костяными дворами» с колодцами. Хватало здесь и ям, и провалов, и настоящих лабиринтов — когда коридоры вдруг сходили с ума, принимаясь виться и ветвиться. Кое-где оставались заложенные во времена она ловушки, проржавевшие, но до их пор опасные капканы. Здесь даже Тикки не ходила без света.
Но, чем дальше углублялась она в катакомбы, привычно обходя подземные кладбища, где постоянно кого-то хоронили, тем острее и чётче понимала, что перемудрила. Где она собирается искать серого сыщика? Во дворце его светлости? Легко сказать — «охотник превратится в дичь». А ты попробуй-ка, выследи его не на словах, а на деле!
О, конечно, у Тикки имелись планы. Целый мешок. И среди них — проникнуть в собственную его светлости канцелярию, куда, говорят, есть подъём и тайный вход непосредственно из катакомб, захватить какого-нибудь писаришку, приставить ему нож к горлу и выпытать всё, что знает. После чего прирезать, а труп утопить в медленно плывущем дерьме.
Так, во всяком случае, поступил бы герой какой-нибудь длинной героической баллады. Но Тикки только потому и продержалась эти месяцы, что поступала исключительно наоборот.
Нет, мы никуда не полезем. Переоденемся лилейной барышней, пофланируем по главным улицам и дорогим тавернам, где собирается почтенное купечество и высокородная знать. Серый — явно из них. Он сейчас где-то там, пьёт, подлец, подогретое вино да щупает какую-нибудь потаскушку…
Последнее, только что бывшее всего лишь «обстоятельством дела», вдруг заставило Тикки ревниво зашипеть. Как это он смеет, он, пренебрегший мною?! Это я выбираю, к кому отправиться в постель, а придурки-мужланы только пускают похотливые слюни. Никому, никому, никому не позволено строить из себя целомудренного лжеца, от меня отворачиваясь!
Go to the top of the page
Вставить ник
+Quote Post
Ник Перумов
16 April 2009, 16:52
#6


Уртханг. Kапитан Уртханг.
****

Kапитан
446
16.9.2003
666



  22  


Тикки сама не заметила, как эти размышления заняли непропорционально много места в её голове. И потому чуть не столкнулась нос к носу с тройкой стражников, гремевших (от страха) оружием и явно пытавшихся вытолкнуть вперед товарища.
— Сам прись, а мне башка дорога.
— Продулся, Мерим, так не рыпайся ; давай, бери факел и свети. Говорят, она тут неподалёку шастает.
«Говорят»? «Она»?! да ещё и «шастает неподалёку»?!
Всё понятно. Серый в действии. Ему доложили, что пленница, «сбежав», скрылась от слежки и разъярённый (да-да, конечно же, именно «разъярённый» и не менее!) сыщик велел отправить в подземелья поисковые партии.
Героиня всё той же романтической баллады наверняка бы прикончила всех троих стражников, не моргнув глазом и потратив на всё про всё ровно три удара сердца. Но серый зря читал Тикки мораль: она и без того прекрасно знала, что в драке даже самая сильная девчонка — ничто против хорошо вооружённого мужчины, даже если тот — последний трус. Добрая кольчуга стоила в данном случае куда больше храбрости.
И потому Тикки только вжалась в стену, замерев в тёмной нише; её застали в неудачном месте, отсюда вёл только один совсем узкий и низкий лаз. Несколько мгновений она надеялась, что стражники свернут, но нет — освещая дорогу факелами, они попёрли прямо на неё.
Делать нечего. Тикки закрыла светильню, сложилась, сдвинула плечи и, словно рыба-игла, юркнула в наклонно уходящий вниз жёлоб, стараясь при этом не думать, что обычно здесь стекает.
Заскользила по скату.
Трах!
Решётка, наполовину скрытая… водой, к счастью, всего лишь водой. Отплёвываясь, Тикки попыталась достать из поясного кошеля отмычку — прежде чем сообразила, что железо тут настолько проржавело и приржавело, что потребуется лом, а не её «иголки с булавками».
Наверху, меж тем, переговаривались оказавшиеся до отвращения внимательными стражники:
— Ты слышал? Нет, ты слышал?
— Угу, сплеснуло.
— Узко-то как, не пролезть.
— И не стоит, как подумаю, чё это за жёлоб такой…
— Пролезть, не пролезть, а весть послать стоит. В змеевник его светлости давеча та-акую тварь привезли!..

Змеи. Да, господин герцог держал не только псарни. Тикки ножом попыталась провернуть сухари замка — напрасная попытка, механизм давно являл собой один комок окаменевшей ржи. Странно — раньше у меня такое получалось на ять.
— Ты в затруднении, прекрасное дитя?
Тикки широко раскрыла глаза. И, не удержавшись, истошно завизжала.
Там, за решёткой — оттуда, из-за решётки — на неё смотрела гротескная крысиная морда. Вернее, смесь крысиной морды и человеческого лица.
Крысолюд.
Белый мех, чёрный нос, чёрные же бусины глаз. Но вцепившиеся в прутья две пятипалых конечности куда больше напоминали человеческие руки, чем крысиные лапы.
Go to the top of the page
Вставить ник
+Quote Post

Closed TopicStart new topic

 

: · ·

· · ·

: 28 March 2024, 13:56Дизайн IPB
Rambler's Top100 Рейтинг@Mail.ru