Борис Чичибабин и другие, харьковская школа поэзии

[Weronika]

Сегодня была на ярмарке "Мир книги 2008" (это у нас в Харькове). Нечаянная радость - купила 3-ю книгу Инны Захаровой, "Пустыня". А также первую (посмертную) книгу стихов Инны Клемент, и пару книг Виктории Добрыниной.

[Weronika]

Нашла ещё стихи Инны Захаровой:

Монолог варвара

“Эти римские сказки, старуха, не смей повторять!
Что твой Цезарь? Велик лишь один мой владыка Алларих.
Ты германских детей моих добрая римская мать,
ты красива еще, даже время такую не старит...

Так давно помирил нас распятый всевидящий Бог,
но скорее него помирили нас общие дети.
Мы имеем с тобой в этом мире и кров, и порог,
а пустым площадям пусть останутся слава и ветер.

Посиди, посмотри, - старый храм зарастает травой.
Я видал там змею - не пускай туда младшего сына...
Хочешь, песню тебе о походе на Рим я спою?
Подвигайся ко мне - я укрою плащом твою спину.

* * *

Зажигаю свечу в день твоего рожденья.
Всего два года назад это делала мама.
Господи, я только одного у Тебя прошу - терпенья:
жизнь - такая длинная и такая печальная драма.

“Ну, и открытие!” - скажет мне кто-то чужой,
но что же делать, если я это поняла сама и случайно.
Как вы там, мои любимые, ушедшие в этот странный покой?
Для чего нас все время томит и мучает эта тайна?

Для чего мы карабкаемся на невидимый Эверест,
зная, что невидимая пропасть всегда за нами?
Над могилой мамы - простой коричневый крест...
Над могилой бабушки клен шевелит руками.

[Weronika]

Пора вернуться к Борису Чичибабину.

ВЕРБЛЮД

Из всех скотов мне по сердцу верблюд
Передохнет - и снова в путь, навьючась.
В его горбах угрюмая живучесть,
века неволи в них ее вольют.

Он тащит груз, а сам грустит по сини
он от любовной ярости вопит,
Его терпенье пестуют пустыни.
Я весь в него - от песен до копыт.

Не надо дурно думать о верблюде.
Его черты брезгливы, но добры.
Ты погляди, ведь он древней домбры
и знает то, чего не знают люди.

Шагает, шею шепота вытягивая,
проносит ношу, царственен и худ,-
песчаный лебедин, печальный работяга,
хорошее чудовище верблюд.

Его удел - ужасен и высок,
и я б хотел меж розовых барханов,
из-под поклаж с презреньем нежным глянув,
с ним заодно пописать на песок.

Мне, как ему, мой Бог не потакал.
Я тот же корм перетираю мудро,
и весь я есть моргающая морда,
да жаркий горб, да ноги ходока.

1964

[Weronika]

А этот поэт практически неизвестен за пределами Харькова. Его книжечки - раритеты, благодаря тиражам. Я очень люблю его стихи.

Михаил КРАСИКОВ

Из книги
"Деревья детства"

* * *

Прогулять бы,
как школьный урок,
свирепую старость.

* * *

В этом городе у меня
из родных и знакомых –
только море.

* * *

Слепнет хозяин.
Глохнет его старый пес.
Когда подкрадется Смерть,
они ее не заметят.

* * *

Возьмите, альты, эту ноту!
Возьмите, пока вам дают,
отринув земные заботы,
дешевый, душевный уют,
взлететь в заповедные выси,
в те необжитые края,
где только высокие мысли
и нет ни на йоту вранья.

* * *

Как отчаянно
пахнут чернобривцы
перед заморозками!

* * *

Астры
остры,
как уста
Зороастра:
руку
поранил
туман,
позарясь
на их
красоту.

* * *

Когда пятерня
кленового листа
ложится тебе на ладонь,
снова веришь
в бескорыстную дружбу.

* * *

Манекены в витринах
смотрят так отрешенно,
словно постигли что-то,
недоступное нам, живущим,
словно вот-вот им откроется
тайна жизни и смерти.

[Weronika]

Ещё одна харьковская поэтесса - Виктория Добрынина.

Проходим школу натюрморта

Проходим школу натюрморта.
За окнами особняка
Неторопливым снегом стерта
Следов бегущая строка.

Проходим школу кринок, складок,
Искусственных подсказок ламп.
А снег снаружи - сладок. Сладок
Тишайший шаг кошачьих лап.

Проходим азбуку металла.
Французской булочки, стекла,
Покуда снег не разметала
Зима, и мартом не стекла.

Покуда мним себя в ряду
На равных с Рембрандтом и Хальсом.
Покуда детское нахальство
Прозрачней красок на меду.

[Weronika]

В Харькове (в центре, на улице Скрипника, 14) есть чудная организация - "Чичибабин-центр". Вообще-то это библиотека с поэтическим уклоном. Я туда недавно записалась, и мне там подарили сборник Юлиана Тувима . Там же я покупала сборники Инны Захаровой, Инны Клемент и Виктории Добрыниной. Очередным стихотворением Захаровой и продолжу тему.

Там, где поток откровений на землю прольется,
тлеет пустыня ближайшее тысячелетье.
Знающий все - это тот, кто последний смеется.
И ничего не хочу узнавать и уметь я.

Я ничего не хочу собирать воедино,
дни не хочу заплетать в бесконечные косы.
Улица города. Тополь поджарый и длинный,
время куда-то летит, избегая вопросов
о ненадежности. Впрочем, пришлось притерпеться
к этому тоже. А к старости вдруг повзрослею
и перестану всему, что живет, удивляться.
Словно из чащи внезапно выходишь в аллею
чинного парка, где спящим старушкам туманы
белые снятся, и тянутся белые нити,
всех нас связав. О, не надо, не надо открытий!
Пусть будет все так печально, неверно и странно...

[Weronika]

Теперь - стихи безвременно ушедшей Инны Клемент.

…А мне опять испытывать судьбу.
И пробираться медленно до севера
Пройти через рязанщину Есенина,
Сквозь блоковский туманный Петербург.

Но в путаницу ритмов и словес
Насущное вплывёт неумолимо.
Глядеть в окно мне, и увидеть - мимо
Промышленный плывёт Череповец.

Глядеть в окно. Впервые сознавать:
Есть в странствиях последняя граница,
За коею не тянет воплотиться
В чужие горьковатые слова.

Здесь воздух горек. Сосны горячи.
И женщины - как сосны вдоль обочин...
И этот мир - взаправдашен и прочен -
Колёсами по сердцу простучит.

Литература - лучшая из бед!
И в кузове полуторки случайной
Я слушаю о горькой и отчаянной,
О бабьей неудавшейся судьбе.

Так подлинная ноша тяжела,
Так истинное чувство непосильно,
Что странно и доныне - как Россию
В тебе одном - я так любить могла...

[Weronika]

Про Сергея Шелкового я уже писала. Вот ещё одно его стихотворение.

Мне не дойти туда, куда хотел, -
ни в многокнижье, ни в четверостишье.
Предел – внутри самих вещей. Предел -
неразличим. На пса похожий нищий

приплюснут так же, как волчара-царь
с кровавыми химерами в надбровье:
И я – всего лишь певчий, пономарь,
помешанный на невозможном слове.

Когда бы не врождённый к речи слух,
я вряд ли жил бы, абсолютный неслух.
И кто ж опять пешком, на верных двух,
идёт, храня семь вер – в губах и в чреслах?

По грудь в грязи навязанных примет,
просохну – и судьбу благодарю я
за луч в бойнице казематных лет,
за птиц, будивших поутру не всуе:

Шукай, глупец, магический кристалл,
ищи-свищи средь сущностей облезлых!
Но чу! Родимый голос вновь достал:
"Ох, чадушко! Ну, до чего же – неслух..."

[Weronika]

Вот что слышала на последних Чичибабинских чтениях.

Ирина Евса

* * *

Как мне жаль эту муху, вьющуюся по кругу,
зависающую то в примуле, то в герани,
эту тягостную, навязчивую подругу,
просекающую, что осень уже на грани,

что мороза паучья нить перехватит вскоре
дребезжащее горло въедливой ариадны…
Я сама — только зной люблю, только сад у моря
с фиолетовыми прожилками олеандра.

Только ветер, сухой, тугой, облепивший плотно
посмуглевшее тело, словно перчатка — руку,
только пирс деревянный, мыс, парусов полотна,
на дремотной волне скучающую фелуку.

Я, как муха, лечу на запах вина и мяса,
над базарными деловито кружу рядами,
вожделенно жужжа; к зиме не скопив запаса,
залетаю в чужую форточку с холодами,

чтоб, скользнув на пейзаж с голландского натюрморта,
с липких лапок стряхнув брезгливо остатки пыли,
в полутемном углу залечь, притвориться мертвой,
в беспробудную спячку впасть до апреля. Или…


ВЕСНОЙ

Я хочу быть сухим китайцем с косичкой тощей,
с колокольчиком в горле (что за чудной язык!),
собирающим хворост в короткопалой роще,
перед тем как заснуть, читающим Чжуан-Цзы;

и глядеть сквозь костер, где все очертанья зыбки, —
искривляется ствол, подрагивают кусты, —
чтоб над всхолмьями скул мерцали глаза, как рыбки,
что синхронно к вискам загнули свои хвосты;

сохранить напоследок только одну из функций:
подгребая угли, покуда огонь горит,
головою качать: “Куда ты завел, Конфуций?”,
но при этом молчать (кто знает — не говорит);

и, вбирая ноздрями запах апрельской прели,
ни обиды в душе не взращивать, ни тоски,
иероглифом расплываясь на акварели,
выпускающим в сырость тонкие волоски;

вообще незаметно вылинять, раствориться —
как дымок меж ветвями, как в синеве дома
там, внизу, где еще белеет, как плошка риса,
одичавшая слива, если глядеть с холма.

[Weronika]

По случаю покупки очередной книги Сергея Шелкового "Эон" выкладываю ещё одно его стихотворение.

Как небо, надо мной простёрта благодать:
ни мозг не оскудел, ни очи не закрыты.
По чести говоря, чего ещё желать,
коль на своих двоих я шествую без свиты?

Как издавна любил, вдоль берега иду,
покорно две щеки зениту подставляя.
Присяду по пути на край челна в порту,
не убоясь ничуть лохматой шавки лая.

Дворняге-брехуну я посмотрю в глаза,
и этого с лихвой для перемирья хватит.
Реальность такова, что слабым стать нельзя.
Так правильность угла хранит воитель-катет.

Так, с твёрдостью в лице, сумели б мы дойти
античною каймой до мыса-Гибралтара,
а львы вдоль всех песков обратного пути
высоты б стерегли над кишмишом базара.

Так, с искрою в зрачке, замкнуть бы на себе
с любовью и мольбой круг Средиземноморий.
И сквозь ультрамарин поклоны бить судьбе,
как змия бьёт копьём серебряный Егорий...