Лучшие работы Перомании

[Voland*]

Bete Noire

Deus ex machina

- Я агнец среди козлищ, - так думает Иеремия, шагая за секретарем-министрантом по безлюдным коридорам Нового Ватикана. – Я один в логове врага, - он так взволнован, что почти не слышит указаний секретаря.
- …вы сидите тихо. Не задаете вопросов, не перебиваете, говорите, только если вас спросят. К понтифику обращаетесь «Ваше Святейшество», что бы вы там про себя не думали. Если вы забудетесь, мы будем вынуждены вывести вас вон...
Они входят в зал заседаний.
Зал черен, как помыслы сатаны - пол черного мрамора, стеновые панели инкрустированы гагатом, в центре огромный стол из мореного дуба. Во главе стола, в самом сердце тьмы, восседает понтифик, облаченный в белоснежные одежды. Вокруг стола сидят кардиналы в алом - ни дать ни взять капли крови господней, пролитые на грешную землю.
Иеремию сажают на стул у дверей, рядом садится секретарь. Два священника-тяжеловеса встают сзади, готовые пресечь любой намек на беспорядок.
Заседание начинается.
- Дорогие и досточтимые братья! – понтифик тяжело поднимается из-за стола. – Мы собрались здесь сегодня, дабы обсудить сложнейшее положение, в котором оказалась наша Церковь в последнее время. Каждый из вас, несомненно, может рассказать о трудностях и неудачах, с которыми он столкнулся во вверенной ему епархии. Возможно, вам кажется, что ваши проблемы – временные и не представляют для нас большой угрозы. Но мне ведома вся картина, и поверьте, мы стоим на пороге катастрофы. Катастрофы столь грозной, столь сокрушительной, что от её удара Церковь может не оправиться. Здесь и сейчас мы должны принять решение, от которого будут зависеть судьбы миллионов наших последователей.
Теперь Иеремия видит, что понтифик смертельно устал, запавшие глаза, глубокие складки в уголках тонкого рта говорят о бессонных ночах и тяжелых раздумьях. Ему даже становится жаль этого могущественного старца.
На другом конце стола встает со своего места кардинал.
- Но, Ваше Преосвященство, осмелюсь заметить, не преувеличиваете ли вы масштабов грядущих бедствий. Милостью Божьей нам всегда удавалось избежать всяческих катастроф. Да и откуда, собственно, нам ждать катастрофу?
Иеремия хорошо знает этого кардинала. Это Рауль Глиффе, руководитель отдела по связям Церкви с общественностью. Холеный, седовласый – один из самых ревностных служителей церкви и заклятый враг Братства Блаженных, к которому принадлежит Иеремия.
Понтифик медлит с ответом.
- Ты прав, Рауль. Бог всегда был к нам милостив. Долгие годы мы во всем полагались на Божью милость. К несчастью, события последних дней указывают на то, что мы должны полностью пересмотреть свои взгляды. Мы до конца надеялись, что мы ошиблись, что в наши вычисления вкралась ошибка. Но вся информация была тщательнейшим образом и неоднократно проверена. Мы не можем больше закрывать глаза на происходящее. Я должен заявить вам со всей ответственностью, что с нашим Богом что-то не так.
В ропоте, прокатившемся над залом, тонут возражения Рауля. Понтифик дожидается, пока шум уляжется, и продолжает.
- Да, это так. Исследования наших лучших специалистов неопровержимо доказывают, что за последние несколько месяцев в работе Бога произошло несколько глобальных сбоев, свидетельствующих о его неисправности. Я попрошу кардинала Милето, главу нашего аналитического отдела представить нам отчет о проведенных изысканиях.
Кардинал Милето, маленький розовощёкий человечек, со вздохом поднимается со своего места и проходит к кафедре за спиной понтифика. Откуда-то с потолка бесшумно опускается огромный голографический экран. Милето откашливается и начинает.
- Дорогие братья, я хотел бы напомнить, что сведения, содержащиеся в докладе, который я сейчас прочту, являются строго секретными и не подлежат разглашению за стенами этой комнаты. Благодарю вас. Как вы знаете, история нашей церкви началась более пятисот лет назад, когда Марк Кшипно опубликовал свою знаменитую работу «Поле Бежецкого как форма существования Бога». Развитие идей профессора Кшипно привело к запуску первых модулей Бога на околоземную орбиту. С тех пор минуло уже почти триста лет, а количество модулей достигло двенадцати тысяч. Это известно всем. Однако немногие знают, что с первых же дней функционирования Бога аналитический отдел вел развернутую статистику его работы.
- Позвольте, но ведь считается, что прямой контроль над полем Бежецкого неосуществим. Это основа основ нашей религии, - перебивает докладчика Глиффе.
-Вы абсолютно правы! Проецируя объект физической природы в поле Бежецкого, мы выводим его из категории «пространство-время» и полностью теряем способность влиять на него. Но мы научились измерять возмущения поля и по ним судить о работе модулей. Этим занимается отдел пророков. Так вот – за все время эксплуатации Бога, а это без малого три века, было зафиксировано 556 необъяснимых флуктуаций поля. Четыре из них произошло на втором году реализации проекта, после запуска печально знаменитого модуля AZ-13. Остальные пятьсот пятьдесят две на этой неделе…
Кардинал Милето продолжает доклад, но Иеремия не слушает его. Он не верит своим ушам – идол, которому церковь заставила поклоняться полмира, выходит из строя. Братство возликует, узнав об этом. Единственное, что тревожит Иеремию - зачем его, еретика и сектанта, позвали на это совещание.
Тем временем слово берет руководитель отдела благочестия. Он рассказывает о захлестнувших его отдел жалобах.
- …можете себе представить её удивление, когда она узнала, что её брат вышел из тюрьмы с рейтингом благочестия более 350. Естественно его молитвы исполнялись немедленно и практически без корректировки. Вскоре он погряз в пьянстве и разврате, но рейтинг не только не снизился, но и вырос до 375. И это только один случай из тысячи подобных…
Один за другим читают доклады об ошибках и сбоях, провалах и неудачах. В воздухе разливается предчувствие паники. Последней каплей становится сообщение кардинала, ведающего транспортом Церкви - со вчерашнего дня все звездолеты класса «серафим» признаны аварийно опасными в связи с нестабильным проявлением божьей воли. В их числе и «Новый Ватикан». Конклав лихорадит – кардиналы кричат, ругаются, спорят, не слыша друг друга. Руководитель отдела благочестия нараспев читает молитву. Иеремия так растерян, что помолился бы вместе с ним, но молитвы запрещены Братством до тех пор, пока их перехватывает проклятая церковная машина.
Наконец, понтифик призывает всех к порядку.
- Прошу вас тише. Тот, кто внимательно слушал заключение технического отдела, должен был понять, что все попытки остановить возмущения поля не привели ни к чему. Мы исчерпали все возможности, но число сбоев продолжает расти, обещая в самом ближайшем будущем парализовать всю Церковь. Мы должны быть готовы к тому, что Бог может окончательно выйти из строя. Мы должны найти для Церкви место в мире, в котором не будет Бога.
- Но это невозможно! – говорит пораженный Глиффе. – Невозможно!
- Принять это трудно, но необходимо. Я долго размышлял об этом и вижу лишь один выход…
- Какой же?!
Понтифик встает, обводит взглядом притихших кардиналов.
- Слышали ли вы о секте, которая называет себя Братством Блаженных?
У Иеремии перехватывает дыхание.
- Последователи Братства считают себя наследниками древней земной религии. Религии, на руинах которой выросла и наша Церковь. Мы далеко ушли от этих полузабытых верований, и теперь различий между ними и нами куда больше, чем сходства. Так, например, они полагают, что не человек создал Бога, а Бог человека. Но дело не в этом. Главное и самое важное для нас сейчас – они верят в своего Бога, не имея ровным счетом никаких доказательств его существования. Они возносят ему молитвы, не надеясь получить ответа, он одаряет их своей милостью, невзирая на их благочестие. Нелепая религия, основанная не на знании, а на вере. Но в ней я вижу спасение для Церкви. Мы должны научить нашу паству такой вере.
Понтифик, не глядя на Иеремию, продолжает.
- Я пригласил сюда сегодня одного из лидеров Братства Блаженных – Иеремию Рауха, я надеюсь, он согласится ответить на ваши вопросы. Иеремия, прошу вас, подойдите сюда.
Иеремия встает и подходит к столу, ежась под сотней взглядов. Он в смятении, но где-то внутри него начинает разгораться чувство злорадного торжества, он понемногу осознает себя победителем в многолетнем противостоянии. Но не успевает он открыть рот, как взрывается криком Рауль Глиффе.
- Но это же бред! Чушь! Ересь! Это ваше Братство – сборище недоумков. Чему вы собираетесь у них учиться? Не один разумный человек! никто! никогда! не поверит в Бога, про которого неизвестно – есть ли он или нет! Это немыслимо!
Понтифик собирается возразить. Иеремия подумывает, не набить ли кардиналу морду. Но в этот момент что-то происходит. Откуда-то сверху раздается протяжный металлический скрежет, пол вздрагивает, сбивая с ног Иеремию, понтифика, кардиналов, свет на секунду гаснет, а затем наливается красным, где-то далеко начинает завывать сирена.
В зал вбегает человек в лиловом одеянии пророка. Он выглядит совершенным безумцем, потный, растрепанный, с вытаращенными глазами. Пророк кричит.
-Окна! Откройте окна!
Секретарь нажимает на какую-то клавишу, и стеновые панели делаются прозрачными, растворяются, исчезают. Иеремия вместе со всеми смотрит в черную бездну космоса, исколотую мириадами звездных игл. Слева светится голубым светом Земля. А справа непроглядную черноту космоса вдруг разрезает изумрудная вспышка.
Совсем рядом с «Новым Ватиканом», из ниоткуда возникает-проявляется огромная черная громада, окаймленная зеленым свечением. По сравнению с ней звездолет кажется детской игрушкой.
Новый Ватикан» пролетает так близко к этому титаническому цилиндру, что Иеремия видит швы на ржавых листах обшивки. Мимо звездолета медленно проплывает огромная надпись «AZ-13».
- Боже святый! – в гробовой тишине шепчет кардинал Милето. – Невозможно… Это же модуль выпал из поля Бежецкого!
Следующую вспышку встречают дружным вздохом. Далеко впереди медленно появляется ещё один модуль Бога. Затем следуют ещё две вспышки. Затем ещё и ещё. Они идут одна за другой – впереди и сзади, сверху и снизу, слева и справа. Двенадцать тысяч вспышек. И повсюду, куда хватает глаз, возникают мерцающие изумрудом цилиндры.
Понтифик, пошатываясь, подходит к Иеремии. В глазах старика стоят слезы.
- Это конец… Конец… Бог умер. Что же теперь будет? Что будет со всеми нами?
Но Иеремия не слышит. Закрыв глаза, он истово молится о спасении своей души...

[Voland*]

Малина

Калипсо
Нимфы - не люди, они угасают, стареют
с каждым рождённым ребёнком, да было б не страшно,
если бы ты оставался, любил бы сильнее,
что там сильнее! Хоть сколько любил бы, неважно...

Что ты оставил в пустынной и пыльной Итаке?
Кто тебе та, о которой твердят твои губы,
даже когда в безудержной и пылкой атаке
тело моё подчиняешь так жадно и грубо!

Кто тебе та? Родила тебе - только-то - сына!
Я же тебе - четырёх принесла на колени!
Ну отчего красота моя стала бессильной
пред человеческой женщиной, жалкою, тленной!

Я не смогу отпустить тебя в тёмное море,
пойманной рыбой колотится сердце: забудешь!
Вот тебе меч - и давай, оборви моё горе,
мой Одиссей, не печалься, ведь нимфы - не люди...

[Voland*]

Пес

Голубое и зеленое
- Сделай все, как тебе кажется верным, - мягко сказал Андрей, привалившись к стене. «Мне все равно», - чуть не слетело с губ, он вовремя спохватился, заглушив неосторожные слова затянувшимся безмолвием. Все ждали хоть какого-то его знака, но он лишь молчал.
- Сынок, говорят это лучшее, что есть. Может быть, тебе там полегчает, - мама откинула волосы с его лба, провела пальцем по носу, легонько щелкнув по нему. В детстве Андрей всегда смеялся, когда она так делала. Сейчас же не издал ни звука и даже не улыбнулся. Отвык, наверное.
- Там очень красиво, - пискнула младшая сестренка Анька. – Я видела на картинках, что там все зеленое и голубое, а еще… ну, что мам? Мне пойти поиграть?..
- Нет, иди ко мне, - Андрей подозвал малышку и прижал к себе. – Может, вместе поиграем? Скажем, в города. Я же учил тебя… Помнишь, столицу Голландии?.. Родители незаметно вышли из комнаты, можно было расслабиться. – Ты не обижайся на маму, Анют, она просто любит, когда ты играешь, - прошептал на ухо сестренке Андрей. – Правда видела на картинке, как там красиво? Ну-ка расскажи, я так люблю тебя слушать!..
В соседней комнате, у окна, затоптанного дождем, стояли родители. Кажется, дождь пробил стекло и добрался до маминых щек. Андрей бы утешил ее, если бы мог, только, откуда мог знать, что она плачет, когда сидел за стеной и слушал про голубое и зеленое место, где ему должно было стать лучше?..
-Голубое небо и ни одного барашка на нем!
- Совсем ни одного? Так ведь это скучно!
- Ничего не скучно. А внизу все яркое и такое зеленое. Вдалеке высокий дом. И много большущих деревьев вокруг. Папа говорит, что если ты поедешь туда, то мы станем часто-часто к тебе приезжать! Я бы хотела там побывать, - серьезным голосом, в котором затаилось столько еще детской хитрости, рассказывала сестренка. - Ты поедешь, Андрюш?-
- Это она от мамы стала так меня называть. Какая маленькая она…, - думал Андрей, прижимая к себе сестренку, чувствуя себя в этот момент самым сильным, способным защитить ее от всех бед. - Поеду, раз ты хочешь. А теперь все-таки назови мне столицу Голландии. Город, утопающий утром в туманах, которые за ночь надышало море.


* * *

…Голубое и зеленое…когда я спрашивал про Амстердам Аню? Неделю или месяц назад?.. Не знаю. Здесь легко потерять дни. Я так далеко от дома… вчера плакала мама или в прошлую среду? Давно ли Аня, потеряв старую свою обезьянку, которую я подарил ей на день рождения, забравшись под кровать, размазывала по лицу мокрую пыль?..
- Андрей!.. Сейчас время групповой терапии, кажется, вы забыли об этом! – ввинтился в меня резкий голос.
- Извините. Сегодня я возьму красный карандаш…
Групповая терапия заключалась в том, что жители дома (который показался сестренке таким высоким) сообща рисовали что-то, буквально касаясь друг друга локтями. Только в зависимости от настроения карандаши у всех были разными. Чаще я брался за голубой и рисовал небо, населяя его животными. Водил карандашом по бумаге и представлял ягнят и барашков. В отличие от сестренки пустой небосвод нагонял на меня тоску.
- Почему красный?.. Отчего сегодня вы взяли красный?-
Сосед, сидевший справа от Андрея, напряженно склонив голову, ждал ответа. Его звали Владимир, и он очень редко обращался к кому-то.
- Ну, наверное, мне так захотелось. Причина только в этом и заключается, - шепотом протолкнул ответ Андрей, не желая привлекать к себе внимание руководителя еще раз.
- Нет, вы скажите, почему захотелось именно сегодня?! Десятки прошлых дней, так же, как и вчера, вы просили вам дать голубой или зеленый, а сегодня вдруг красный?..
- А разве вас это касается? –
- Разумеется! Я не спрашиваю, что вы рисуете, потому что до того мне нет никакого дела. Долгое время я прорисовывал город. Стальные равнодушно- спокойные дома, приглушенный свет фар и неоновых ламп. Красный свет вашего рисунка убьет всю гармонию моего!
- Ну что вы пристали к человеку? – подал голос сосед Андрея с левой стороны.
- Это вы только думаете, что рисуете теми карандашами, которыми хотите. На самом деле, все они простые, и оставляют на листе только серые полосы, - тихо усмехнулся он.
- Кто вам сказал?– прокричал Владимир. Его слова будто застыли в воздухе, поддерживаемые всеобщим напряженным молчанием.
У нас проблемы? – вновь резанул воздух голос руководителя – Владимир Николаевич, вы устали от этих занятий и не хотите больше радовать нас своим присутствием? Нет? Тогда, пожалуйста, не отвлекайте товарищей.
Андрею показалось, что сердце соседа лихорадочно заколотилось в груди, подобно мухе, что в страхе ударяется о стекло, истерично жужжа. Владимир, вцепившись в карандаш, увенчанный квадратом, обозначающим фиолетовый цвет, пообещал больше не шуметь. Сжав его, словно оружие, принялся рисовать. И только на мгновения, когда блеснули глаза серебряными бликами, Андрей увидел его рисунок: корявые разноцветные линии, налепленные друг на друга, штрихи и людей-чертиков… - Какой жалкий рисунок, но все-таки разноцветный, - подумал он про себя, прошептав Владимиру: «вы не думайте, что это правда. У вас уютный и вовсе не серый город. Я видел»…
- Я знаю - вы лжете, но все равно спасибо. Можете звать меня Володей, - откликнулся он минут через пять или, может, десять, когда Андрей дорисовывал алую головку мака, росшего на зеленом-зеленом лугу. Пожав плечами, Андрей промолчал, а потом все-таки добавил: "У вас на руке выколота цифра "девять", а я никогда не вру". После этих слов, приподнявшись, попросил проводить его в свою комнату. Уже в одиночестве, сев на кровать, долго дрожал. Кураж кровью метался внутри - радостное возбуждение, вызванное тем, что не смолчал, постаравшись утешить человека, недолго владело Андреем. Быстро пришел страх, затем вина и воспоминания…
…Мама, а какое сегодня небо? Представляешь, я совсем не помню, каким оно бывает осенью… - Серое, Андрюш. Ты еще будешь видеть, все пройдет со временем, - говорит мама, стараясь голосом не выдать слез.
Только я не слышу ответа, смотря, как она постарела. Глаза все в прожилках, словно в шрамиках. Сколько в них боли и жалости. А небо и, правда, серое. Еще немного, и серебро в маминых глазах тает, и привычный мрак накрывает до следующего раза, когда я специально доведу кого-нибудь из родных до слез.
Разревевшаяся от рассказанной сказки сестренка. Самые грустные и жалостливые истории я рассказывал Ане, долго любуясь ее ладошками. Тогда казалось, что пока они такие вот крохотные и ладненькие, я и сам не далеко от детства ушел. А это значит, что любые чудеса возможны, и моя слепота пройдет, слезет, как короста с зажившей болячки.
- Андрей, вам нехорошо?.. в комнату постучавшись, заглянул старший врач. - Вы ушли с занятий. Что-нибудь не так?..
-Нет, все хорошо. Захотелось побыть одному. Вы не будете против, если я день-другой проведу здесь? Большое спасибо!..
Когда вокруг бесконечная мгла – время теряется. Так час иногда тянется с вечность, а неделя проходит, как день. Только свет разукрашивает жизнь и оживляет время, которое без него пусто и обезличено. Андрей не знал, сколько пробыл в одиночестве. Но, наверное, долго. Слишком чужим он себя почувствовал среди других, когда вновь начал посещать тренинги и занятия. В жизни бывает не часто, когда по-настоящему чувствуешь правду метафор. Как-то шел по улице Андрей, задумавшись, и вдруг собака залаяла. И накрыло испугом так, что воздух из ног ушел, и они, правда, ватными стали. До этого, сколько раз употреблял это выражение, а оказывается, никогда по-настоящему его не переживал. Вот и сейчас только и смог понять, что значит "колючие взгляды". Будто ты в темноте, вокруг много-много дверей, и за каждой стоит кто-то и неодобрительно на тебя смотрит, и никуда не деться. Все тебя видят, знают за тобой что-то недоброе, но не говорят, и только тебе неизвестно, что ты такого умудрился натворить.
- Ну, что такое?! - кричал Андрей мысленно. – Что я сделал или чего не сделал?-
Ответ пришел довольно скоро, когда рядом не оказалось никого из врачей.
- Ты зрячий?.. без приветствия и прочих ненужных вежливостей, ткнул в него пальцем Владимир. – Как ты узнал про наколку?..
- Я не псих, чтобы имея возможность видеть, проводить время в окружении слепых, - грубо ответил Андрей, растерянный и немного напуганный. Зачем тогда он дал знать, что увидел по-настоящему?.. Как глупо!
- Тогда объясни, как ты мог видеть? Тебе становится лучше здесь, лечение помогает?.. спросил кто-то, чей голос был незнакомым Андрею. И столько надежды слышалось в нем, неизбывной тоски по свету, который так близок и так недоступен, что соврать невозможно было.
- Вряд ли кому-нибудь из нас смогут помочь. Только, если случится чудо. А я, наверное, на самом деле псих.…
И Андрей рассказал. И про слезы родных, вызванные его словами. И про то, что даже вдали, когда кто-то из близких плачет, он видит его, пусть даже пару мгновений.
- Когда погибаешь от темноты и от желания увидеть хоть что-то, то доводишь человека до слез, и видишь лишь несчастье, тоску и боль. Если бы я видел, когда кто-нибудь смеется, а не плачет… я пошел бы в клоуны, и, выделывая нелепые трюки, видел лишь веселых детей, хлопающих в ладоши. Только ведь, они смеялись бы надо мной, и больно было бы лишь мне. Правда?..
Все молчали. А потом тот, кто сидел на рисовании, от Андрея слева, произнес: "Скажи, как я выгляжу? На кого стал похож?.. его глаза блестели, и прежде чем честно ответить ему, Андрей понял, что, наверное, никогда не вернется домой.

[Voland*]

девочка со спичками

xxx
снимай слова. сегодня без эротики.
я отмеряю города.
молчи! снимай свое короткое,
свое неистовое «да».
без непокорного глагола,
сегодня только жесткий кайф.
коснуться пальцами нагого
нутра, как будто тысяч тайн.
я здесь. твоя. без острых скал.
да, черт возьми, мы в море!
в таком открытом, что искать
нас никому не стоит.
твои последние попытки
я раздеваю языком.
я раздеваюсь. куртка, свитер,-
такой сюжет тебе знаком?
снимай слова. две с половиной,
но ты же знаешь – навсегда.
зеленый чай. цветы жасмина.
я отменяю города.