Я лично считаю самым лучшим стихотворением о войне "Перед атакой" Семёна Гудзенко.

Когда на смерть идут, поют
А перед этим можно плакать,
Ведь самый страшный час в бою -
Час ожидания атаки.
Снег минами изрыт вокруг
И почернел от пыли минной,
Разрыв и умирает друг,
И значит смерть проходит мимо.
Сейчас наступит мой черёд,
За мной одним идёт охота,
Будь проклят сорок первый год,
Ты, вмерзшая в снега пехота
Мне кажется, что я магнит,
Что я притягиваю мины,
Разрвыв, и лейтенант хрипит,
И смерть опять проходит мимо.
А мы уже не в силах ждать,
И нас ведёт через траншеи
Окаченевшая вражда
Штыком дырявящая шеи...

Бой был короткий, а потом
Глушили водку ледяную,
И выковыривал ножом
Из-под ногтей я кровь чужую...

Правильная тема. Спасибо.

* * *

Солдат, учись свой труп носить,
Учись дышать в петле.
Учись свой кофе кипятить
На тусклом фитиле.

Учись не помнить милых глаз,
Учись не ждать небес,
Когда придёт твой смертный час,
Как твой Бирнамский лес.

© К. Симонов

Я только раз видала рукопашный.
Раз наяву и тысячи - во сне.
Кто говорит что на войне не страшно,
Тот ничего не знает о войне.

Ю. Друнина

(прошу прощения за пунктуацию - пишу по памяти)

Человек склонился над водой
И увидел вдруг что он седой.
Человеку было двадцать лет
Над лесным ручьем он дал обет -
Беспощадно, яростно казнить
Тех врагов, что рвутся на восток.
Кто его посмеет обвинить
Если будет он в бою жесток.

автора к сожалению не помню, писала по памяти.

Н.Добронравов

Слышится нам эхо давнего парада,
Снятся нам маршруты главного броска…
Ты – моя надежда, ты – моя отрада,
В сердце у солдата ты, моя Москва.

Мы свою Победу выстрадали честно,
Преданы святому кровному родству.
В каждом новом доме, в каждой новой песне
Помните ушедших в битву за Москву!

Серые шинели. Русские таланты.
Синее сиянье неподкупных глаз.
На равнинах снежных юные курсанты…
Началось бессмертье. Жизнь оборвалась.

Мне на этом свете ничего не надо,
Только б в лихолетье ты была жива:
Ты – моя надежда, ты – моя отрада,
В каждом русском сердце ты, моя Москва.

Всё, что было с нами, вспомнят наши дети,
Всё, что потеряли, что для них спасли…
Только б ты осталась лучшим на планете,
Самым справедливым городом Земли.

Старых наших улиц трепетные взгляды,
Юных наших песен строгие слова.
Ты – моя надежда, ты – моя отрада,
В каждом нашем сердце ты, моя Москва.

А мне больше нравится другое:
День Победы, как он был от нас далек
Как в костре потухшем таял уголек
Были версты, обгорелые, в пыли
Этот день мы приближали как могли

Этот день Победы
Порохом пропах
Это праздник
С сединою на висках
Это радость
Со слезами на глазах
День Победы, День Победы, День Победы!

Дни и ночи у мартеновских печей
Не смыкала наша Родина очей
Дни и ночи битву трудную вели
Этот день мы приближали как могли

Этот день Победы
Порохом пропах
Это праздник
С сединою на висках
Это радость
Со слезами на глазах
День Победы, День Победы, День Победы!

Здравствуй, мама, возвратились мы не все
Босиком бы пробежаться по росе
Пол-Европы прошагали, пол-Земли
Этот день мы приближали как могли

Этот день Победы
Порохом пропах
Это праздник
С сединою на висках
Это радость
Со слезами на глазах
День Победы, День Победы, День Победы!
...........................................
...........................................
...........................................

Я тоже так считаю.
Впрочем не так. Не лучшее, просто моё любимое.
Ещё в школе как-то учил к какой-то дате. С тех пор запало в душу.

Так. А регги у нас ишшо не было. Ну, а почему бы и нет? Пусть будет.

Я солдат

Я солдат, я не спал пять лет и у меня под глазами мешки,
Я не видел, но мне так сказали,
Я солдат, и у меня нет башки, мне отбили её сапогами.

Ё ё ё - комбат оpёт, pазоpванный pот у комбата,
Потому что гpаната.
Белая вата, кpасная вата не лечит солдата.

Я - солдат, недоношенный pебёнок войны,
Я - солдат, мама, залечи мои pаны,
Я - солдат, солдат забытой богом стpаны,
Я геpой, скажите мне какого pомана.

О-о-о-о-о-о-о---о-о...

Я - солдат, мне обидно, когда остается один патpон:
Только я или он.
Последний вагон самогона, с таких миллион в О... О... ООH!

Я - солдат, и я знаю свое дело - мое дело стpелять,
Что бы пуля попала в тело вpага.
Эта pага для тебя мама-война, тепеpь ты довольна.

Я - солдат, недоношенный pебёнок войны,
Я - солдат, мама, залечи мои pаны,
Я - солдат, солдат забытой богом стpаны,
Я геpой, скажите мне какого pомана.

I'ma solJAH, I'ma solJAH,
SolJAH - JAH...

Я - солдат, недоношенный pебёнок войны,
Я - солдат, мама, залечи мои pаны,
Я - солдат, солдат забытой богом стpаны,
Я геpой, скажите мне какого pомана.

(с) Пятница

Полоцк
Товарищ генерал, вот добровольцы,
Двадцать два гвардейца и их командир.
Построены по вашему...
- Отставить, вольно,
Значит, вы, ребята, пойдете впереди.
Все сдали документы и сдали медали,
К бою готовы, можно сказать.
- Видали укрепления?
- В бинокль видали.
- Без моста, ребята, нам город не взять.

Этот город называется Полоцк,
Он войною на две части расколот,
Он расколот на две части рекою,
Полной тихого лесного покоя.
Словно старец, он велик и спокоен,
Со своих на мир глядит колоколен.
К югу узкие поля убегают,
Белорусская земля дорогая.

- Задача такова - в город ворваться,
Мост захватить и от взрыва спасти.
Моста не отдавать, держаться, держаться
До подхода наших танковых сил.
А мы-то поспешим, мы выйдем на взгорье,
Прикроем артиллерией смелый десант.
Как ваша фамилия?
- Лейтенант Григорьев.
- Успехов вам, товарищ старший лейтенант.

Этот город называется Полоцк,
Он войною на две части расколот,
Он расколот на две части рекою,
Полной тихого лесного покоя.
Словно старец, он велик и спокоен,
Со своих на мир глядит колоколен.
К югу узкие поля убегают,
Белорусская земля дорогая.

Беги вперед, беги, стальная пехота
Двадцать два гвардейца и их командир!
Драконовским огнем ревут огнеметы,
Охрана в укрепленьях предмостных сидит.
Да нет, она бежит в рассветном тумане,
Грохочут по настилу ее сапоги.
И мост теперь уж наш. Гвардейцы, вниманье!
С двух сторон враги, с двух сторон враги.

Четырнадцать атак лавой тугою
Бились об этот малый десант.
Спасибо вам за все, товарищ Григорьев,
Командир десанта, старший лейтенант.
Вот город и река грохота полны,
И мост под танками тихо дрожит.
Товарищ генерал, приказ ваш исполнен,
Да некому об этом вам доложить.

Этот город называется Полоцк...

(с) Юрий Визбор

Ф.Пессоа
МАМИН СОРВАНЕЦ

Бриз, дыша теплынью,
Травостой рябит.
Никого в долине.
Лишь посередине
Замер он, убит.

Бурые потеки
Форму кровенят.
И, голубоокий,
В небосклон далекий
Он уставил взгляд.

Бледный, русоватый
И совсем юнец!
Мертвого солдата
Мать звала когда-то
"Мамин сорванец".

Выпав из кармана,
Больше ни к чему
Портсигар чеканный,
На дорогу данный
Мамою ему.

И сквозит в бурьяне
Возле паренька
Строчка на прощанье
Сунутого няней
Свежего платка.

Дома ждут бессонно,
Но нашел конец
На траве зеленой
(К вящей славе трона!)
Мамин сорванец.


перевод - Б.Дубин

Эти стихи читала моя одноклассница на регулярных в то время патриотических мероприятиях. А я от них каждый раз чуть не ревела...


ЗИНКА
Памяти однополчанки —
Героя Советского Союза
Зины Самсоновой

1

Мы легли у разбитой ели.
Ждем, когда же начнет светлеть.
Под шинелью вдвоем теплее
На продрогшей, гнилой земле.

- Знаешь, Юлька, я - против грусти,
Но сегодня она не в счет.
Дома, в яблочном захолустье,
Мама, мамка моя живет.
У тебя есть друзья, любимый,
У меня - лишь она одна.
Пахнет в хате квашней и дымом,
За порогом бурлит весна.

Старой кажется: каждый кустик
Беспокойную дочку ждет...
Знаешь, Юлька, я - против грусти,
Но сегодня она не в счет.

Отогрелись мы еле-еле.
Вдруг приказ: "Выступать вперед!"
Снова рядом, в сырой шинели
Светлокосый солдат идет.

2

С каждым днем становилось горше.
Шли без митингов и знамен.
В окруженье попал под Оршей
Наш потрепанный батальон.

Зинка нас повела в атаку.
Мы пробились по черной ржи,
По воронкам и буеракам
Через смертные рубежи.

Мы не ждали посмертной славы.-
Мы хотели со славой жить.
...Почему же в бинтах кровавых
Светлокосый солдат лежит?

Ее тело своей шинелью
Укрывала я, зубы сжав...
Белорусские ветры пели
О рязанских глухих садах.

3

- Знаешь, Зинка, я против грусти,
Но сегодня она не в счет.
Где-то, в яблочном захолустье,
Мама, мамка твоя живет.

У меня есть друзья, любимый,
У нее ты была одна.
Пахнет в хате квашней и дымом,
За порогом стоит весна.

И старушка в цветастом платье
У иконы свечу зажгла.
...Я не знаю, как написать ей,
Чтоб тебя она не ждала?!

(с) Юлия Друнина, 1944

Ю.Друнина


Все грущу о шинели,
Вижу дымные сны,
Нет, меня не сумели
Возвратить из Войны.
Дни летят, словно пули,
Как снаряды года...
До сих пор не вернули,
Не вернут никогда.
И куда же мне деться?
Друг убит на войне.
А замолкшее сердце
Стало биться во мне.

***
Целовались.
Плакали
И пели.
Шли в штыки.
И прямо на бегу
Девочка в заштопанной шинели
Разбросала руки на снегу.
Мама!
Мама!
Я дошла до цели...
Но в степи, на волжском берегу,
Девочка в заштопанной шинели
Разбросала руки на снегу.

Это милое стихотворение я скачала с какого-то сайта, понравилось оно мне, только чем - не знаю...

Смертоносцы.

Стойте, кони и воины
Мчащиеся в ночи
Ужели не вдосталь напоены
Кровью ваши мечи?
Не вдосталь еще пепелищами
Усеян ваш страшный путь?
Там ветер усталый свищет лишь...
А вам не пора отдохнуть?
От мести, умытой кровищею
Еще не устала рука?
И скольким стать надо пищею
Чужого стального клинка?
Духом войны одержимые,
Долго ли мчатся вам?
Ветром степей гонимые,
Несущие смерть врагам..
Не время ли конным спешится
В высокой траве у вод,
И сече бессмысленной, бешенной,
Кто остановит ход?
Не время ли спрятать в ножны уж
Мощные ваши мечи?
Но мчится порою тревожною
Конная смерть в ночи...

Если вас обо мне
Будет спрашивать старый знакомый,
И друзья, и подруги
С распросами явятся к вам
Передайте друзьям,
Что на фронте средь гула и грома
Я спокоен и счастлив.
Сообщите об этом друзьям.
Сообщите друзьям,
Что не хвастают счастьем герои.
А в тяжелое время
Из глаз их не капать слезам.
Вот уж кончилась ночь.
Мы готовимся к новому бою.
Мы и в этом бою победим -
Сообщите друзьям.

Юрий Мельников

Одно из тех, от которых у меня мороз по коже

В сети связок
В горле комом теснится крик,
Но настала пора,
И тут уж кричи, не кричи.
Лишь потом
Кто-то долго не сможет забыть,
Как, шатаясь, бойцы
Об траву вытирали мечи.

И как хлопало крыльями
Черное племя ворон,
Как смеялось небо,
А потом прикусило язык.
И дрожала рука
У того, кто остался жив,
И внезапно в вечность
Вдруг превратился миг.
И горел
Погребальным костром закат,
И волками смотрели
Звезды из облаков.
Как, раскинув руки,
Лежали ушедшие в ночь,
И как спали вповалку
Живые, не видя снов...
А "жизнь" - только слово,
Есть лишь любовь и есть смерть...
Эй! А кто будет петь,
Если все будут спать?
Смерть стоит того, чтобы жить,
А любовь стоит того, чтобы ждать...

Хрестоматийные стихи. Но в хрестоматии попадают по заслугам...

Я УБИТ ПОДО РЖЕВОМ

Я убит подо Ржевом,
В безымянном болоте,
В пятой роте, на левом,
При жестоком налёте.
Я не слышал разрыва,
Я не видел той вспышки,-
Точно в пропасть с обрыва -
И ни дна ни покрышки.
И во всём этом мире,
До конца его дней,
Ни петлички, ни лычки
С гимнастёрки моей.
Я - где корни слепые
Ищут корма во тьме;
Я - где с облачком пыли
Ходит рожь на холме;
Я - где крик петушиный
На заре по росе;
Я - где ваши машины
Воздух рвут на шоссе;
Где травинку к травинке
Речка травы прядёт, --
Там, куда на поминки
Даже мать не придёт.

Подсчитайте, живые,
Сколько сроку назад
Был на фронте впервые
Назван вдруг Сталинград.
Фронт горел, не стихая,
Как на теле рубец.
Я убит и не знаю,
Наш ли Ржев наконец?
Удержались ли наши
Там, на Среднем Дону?..
Этот месяц был страшен,
Было все на кону.
Неужели до осени
Был за ним уже Дон
И хотя бы колёсами
К Волге вырвался он?
Нет, неправда. Задачи
Той не выиграл враг!
Нет же, нет! А иначе
Даже мёртвому - как?
И у мёртвых, безгласных,
Есть отрада одна:
Мы за родину пали,
Но она - спасена.
Наши очи померкли,
Пламень сердца погас,
На земле на поверке
Выкликают не нас.
Нам свои боевые
Не носить ордена.
Вам - все это, живые.
Нам - отрада одна:
Что недаром боролись
Мы за родину-мать.
Пусть не слышен наш голос, -
Вы должны его знать.
Вы должны были, братья,
Устоять, как стена,
Ибо мертвых проклятье -
Эта кара страшна.
Это грозное право
Нам навеки дано, -
И за нами оно -
Это горькое право.
Летом, в сорок втором,
Я зарыт без могилы.
Всем, что было потом,
Смерть меня обделила.
Всем, что, может, давно
Вам привычно и ясно,
Но да будет оно
С нашей верой согласно.

Братья, может быть, вы
И не Дон потеряли,
И в тылу у Москвы
За нее умирали.
И в заволжской дали
Спешно рыли окопы,
И с боями дошли
До предела Европы.
Нам достаточно знать,
Что была, несомненно,
Та последняя пядь
На дороге военной.
Та последняя пядь,
Что уж если оставить,
То шагнувшую вспять
Ногу некуда ставить.
Та черта глубины,
За которой вставало
Из-за вашей спины
Пламя кузниц Урала.
И врага обратили
Вы на запад, назад.
Может быть, побратимы,
И Смоленск уже взят?
И врага вы громите
На ином рубеже,
Может быть, вы к границе
Подступили уже!
Может быть... Да исполнится
Слово клятвы святой! -
Ведь Берлин, если помните,
Назван был под Москвой.
Братья, ныне поправшие
Крепость вражьей земли,
Если б мертвые, павшие
Хоть бы плакать могли!
Если б залпы победные
Нас, немых и глухих,
Нас, что вечности преданы,
Воскрешали на миг, -
О, товарищи верные,
Лишь тогда б на воине
Ваше счастье безмерное
Вы постигли вполне.
В нем, том счастье, бесспорная
Наша кровная часть,
Наша, смертью оборванная,
Вера, ненависть, страсть.
Наше всё! Не слукавили
Мы в суровой борьбе,
Все отдав, не оставили
Ничего при себе.

Все на вас перечислено
Навсегда, не на срок.
И живым не в упрек
Этот голос ваш мыслимый.
Братья, в этой войне
Мы различья не знали:
Те, что живы, что пали, -
Были мы наравне.
И никто перед нами
Из живых не в долгу,
Кто из рук наших знамя
Подхватил на бегу,
Чтоб за дело святое,
За Советскую власть
Так же, может быть, точно
Шагом дальше упасть.
Я убит подо Ржевом,
Тот ещё под Москвой.
Где-то, воины, где вы,
Кто остался живой?
В городах миллионных,
В селах, дома в семье?
В боевых гарнизонах
На не нашей земле?
Ах, своя ли, чужая,
Вся в цветах иль в снегу...
Я вам жизнь завещаю, -
Что я больше могу?
Завещаю в той жизни
Вам счастливыми быть
И родимой отчизне
С честью дальше служить.
Горевать - горделиво,
Не клонясь головой,
Ликовать - не хвастливо
В час победы самой.
И беречь ее свято,
Братья, счастье своё -
В память воина-брата,
Что погиб за неё.

© А. Твардовский.

У него много стихов о войне. Хороших. Очень.

Из современного:
Автомат и гитара на афганской войне…
Кто – то скажет: «Не пара, там романтики нет!»
Я не спорю, поверьте, но хотел бы спросить:
Вам когда – нибудь в рейды доводилось ходить?
Вы считали недели до отлета домой?
Вы когда – нибудь ели сухпаек фронтовой?
Не в туристских походах, не в лесу у костра –
Там беднее природа и сильнее ветра.
Там пылают пожары и в жестоком бою
Громче всякой гитары сами скалы поют…
Вам знакома усталость после трудного дня?
Если это случалось, вы поймете меня.
Да, романтики нету, есть работа и кровь.
Кто – то верил в победу, кто – то верил в любовь,
Кто – то знал, что вернется, да упал под огнем,
И струной отзовется наша память о нем.
Не изучены свойства наших душ на войне.
Кто – то бредил геройством, а мы пели про снег,
Про края, где родились, да про шорох берез,
И ничуть не стыдились с пылью смешанных слез.
Вам, не ведавшим, вроде, нет причины тужить:
Вы спокойно живете, нам уж так не прожить,
Нам не выйти из боя, не вернуться назад
И гитар не настроить на лирический лад.
Боевые гитары, я вам песню пою…
Да, гитара – не пара автомату в бою,
Но, поправ все законы, в этом мире скупом,
Вы горели в колоннах заодно с игроком.
Вас дырявили пули и осколки секли,
Грифы тонкие гнули, да сломать не смогли,
И, вдали от Союза, вы в руках у солдат
Доказали, что музы на войне не молчат.
Автомат и гитара на афганской войне…
Кто – то скажет: «Не пара, там романтики нет!»
Я не думаю спорить, петь о том иль не петь,
Мне гитару настроить НАДО К БОЮ УСПЕТЬ…
(автора, увы, не знаю; нашел в свое время в интернете; если знаете - скажите, пожалуйста)

ПЕХОТА

Пехоту обучали воевать.
Пехоту обучали убивать.

Огнём. Из трёхлинейки, на бегу.
Все пять патронов — по знакомой цели:
По лютому заклятому врагу,
В серо-зелёной, под ремень, шинели.

Гранатою. Немного задержав
К броску уже готовую гранату —
Чтоб, близко от ноги врага упав,
Сработал медно-жёлтый детонатор.

Штыком. Одним движением руки.
Не глубоко — на полштыка, не дале.
А то бывали случаи: штыки
В костях, как в древесине, застревали.

Прикладом. Размахнувшись от плеча.
Затыльником — в лицо или в ключицу.
И бей наверняка, не горячась:
Промажешь — за тебя не поручиться.

Сапёрною лопаткою. Под каску.
Не в каску, а пониже — по виску,
Чтоб кожаная лопнула завязка
И каска покатилась по песку.

Армейскими ботинками. В колено.
А скрючится от боли — по лицу,
Так, чтоб в крови, горячей и соленой,
Навеки захлебнуться подлецу.

И наконец — лишь голыми руками:
Подсечкою на землю положи,
И, скрежеща от ярости зубами,
Вот этими руками — задуши!

С врагом необходимо воевать.
Врага необходимо убивать.

© Юрий Белаш

Вроде бы здесь нет уточнения - о какой именно войне должно быть стихотворение? Если так, то -


КУРГАНЫ

Двунадесять веков, а то и боле,
Тому назад, у этого села,
Когда почти таким же было поле,
Но всё же было диким, и дотла
Жарою были выпалены травы
В тогда ещё непаханых степях,
И конные степняцкие заставы
Прорыскивали тропы в ковылях, -
Была война. Верней сказать - войнишка,
Из тех, что не описаны нигде:
Ватага конных, пять десятков с лишком,
В полночной непролазной темноте
Ворвалась в град, без шума выбив стражу -
Копыта в землю вмазали тела,
И ветхий вал мгновенно пал, и даже
Петух не завопил - нашла стрела
И сбросила с плетня, и враг со смехом,
Поймав за хвост, швырнул его в суму,
И факел, с маху кинутый под стреху
Залил багрянцем пепельную мглу.

... А на рассвете, под холодным солнцем,
У тына опрокинутых столбов
Проворные проезжие торговцы
Мехи с вином меняли на рабов.
Кочевники смеялись, пели, пили,
Кидали мясо в жаркие угли.
Потом своих убитых хоронили,
И каждый бросил пригоршню земли
В могилу павших. И туда же - пленных,
У коих купчик выискал изъян и не купил.
Коням задали сена, подпруги подтянули,
В барабан ударил вождь - и рысью в степь...
Так странно!
Тому века - а всё же как назло
Глядит на нас из каждого кургана
То самое спалённое село.

(с) Лев Вершинин

Тут уже выкладывали стихи Юлии Друниной - и я хочу тоже. Недавно прочитала о ней необыкновенное эссе, написанное одним хорошим человеком - до сих пор нахожусь под впечатлением...

КОМБАТ

Когда, забыв присягу, повернули
В бою два автоматчика назад,
Догнали их две маленькие пули -
Всегда стрелял без промаха комбат.

Упали парни, ткнувшись в землю грудью,
А он, шатаясь, побежал вперед.
За этих двух его лишь тот осудит,
Кто никогда не шел на пулемет.

Потом в землянке полкового штаба,
Бумаги молча взяв у старшины,
Писал комбат двум бедным русским бабам,
Что... смертью храбрых пали их сыны.

И сотни раз письмо читала людям
В глухой деревне плачущая мать.
За эту ложь комбата кто осудит?
Никто его не смеет осуждать!

© Юлия Друнина

ЧЕЧЕНСКИЙ ИЗЛОМ.

Краснела мокрая роса,
К земле прижались, не расстаться должна,
Испить вину до дна.
Чечня, и больше не подняться,
Никто не знает, почему.
Нас продают отцы – министры,
И снова целюсь я в чалму.
И мир давно уже не чистый…

Остановить бы это все,
Да, видно, Бога нет на небе,
А руки те, что взяв цевье,
Не тронут больше нивы хлебной.
Мы не терпели, мы рвались
Тяжелой поступью набата,
В атаку снова поднялись
На зов охрипшего комбата.

За перевалом Хасавюрт,
Он мудр и стар, но непреклонен,
Душманам ноны пропоют,
И навсегда глаза закроют,
Ну а потом и наш черед,
С землей сравняем все с успехом.
Комбат скомандует: «Вперед !»
Один лишь курс для нас, морпехов.

Остановить бы это все,
Да, видно, Бога нет на небе,
А руки те, что взяв цевье,
Не тронут больше нивы хлебной.
Мы не терпели, мы рвались
Тяжелой поступью набата,
В атаку снова поднялись
На зов охрипшего комбата.


©группа «Черные береты»

ТЫ ДОЛЖНА!

Побледнев,
Стиснув зубы до хруста,
От родного окопа
Одна
Ты должна оторваться,
И бруствер
Проскочить под обстрелом
Должна.
Ты должна.
Хоть вернешься едва ли,
Хоть "Не смей!"
Повторяет комбат.
Даже танки
(Они же из стали!)
В трех шагах от окопа
Горят.
Ты должна.
Ведь нельзя притворяться
Перед собой,
Что не слышишь в ночи,
Как почти безнадежно
"Сестрица!"
Кто-то там,
Под обстрелом, кричит...

© Юлия Друнина

Друзья, поздравляю всех с Днем Победы!


Бери шинель, пошли домой

слова Б. Окуджавы, музыка В. Левашова
из кинофильма "От зари до зари"

А мы с тобой, брат, из пехоты,
А летом лучше, чем зимой,
С войной покончили мы счеты -
Бери шинель, пошли домой!

Война нас гнула и косила,
Пришел конец и ей самой.
Четыре года мать без сына -
Бери шинель, пошли домой!

К золе и к пеплу наших улиц
Опять, опять, товарищ мой,
Скворцы пропавшие вернулись -
Бери шинель, пошли домой!

А ты с закрытыми очами
Спишь под фанерною звездой.
Вставай, вставай, однополчанин, -
Бери шинель, пошли домой!

Что я скажу твоим домашним,
Как встану я перед вдовой?
Неужто клясться днем вчерашним -
Бери шинель, пошли домой!

Мы все - войны шальные дети,
И генерал, и рядовой,
Опять весна на белом свете -
Бери шинель, пошли домой!

Прощание славянки

Когда надежды поют, как трубы,
Их зов дурманит, как сладкий дым.
Они предельны, они сугубы,
И так несложно поверить им.
И вот дорога, и вот стоянка,
Вокзал и площадь в цветах, в цветах.
Трубач смеется : прощай, славянка!
Восток дымится, шинель в крестах.

Воспитан славой, к смертям причастен,
Попробуй вспомни, ловя цветы,
Какому зову ты был подвластен,
Какому слову поверил ты.
Броня надежна, тверда осанка,
Припев беспечен, все "ай" да "эй"...
А трубы просят : не плачь, славянка,
Но как, скажите, не плакать ей?

Пройдет полвека - другие губы
Обнимут страстно мундштук другой.
И вновь надежды поют, как трубы.
Пойди попробуй, поспорь с трубой.
А век не кончен, поход не начат.
Вокзал и площадь - в цветах, цветах.
Трубач смеется, славянка плачет.
Восток дымится. Земля в крестах...

(с) Михаил Щербаков

ДВА ВЕЧЕРА

Мы стояли у Москвы-реки,
Теплый ветер платьем шелестел.
Почему-то вдруг из-под руки
На меня ты странно посмотрел -
Так порою на чужих глядят.
Посмотрел и улыбнулся мне:
- Ну, какой же из тебя солдат?
Как была ты, право, на войне?
Неужель спала ты на снегу,
Автомат пристроив в головах?
Понимаешь, просто не могу
Я тебя представить в сапогах!..

Я же вечер вспомнила другой:
Минометы били, падал снег.
И сказал мне тихо дорогой,
На тебя похожий человек:
- Вот, лежим и мерзнем на снегу,
Будто и не жили в городах...
Я тебя представить не могу
В туфлях на высоких каблуках!..

© Юлия Друнина

Пусть я погиб под Ахероном
Пусть кровь моя досталась псам
Орел шестого легиона
Все так же рвется к небесам !

Все так же горд он
И беспечен
И дух его - неукротим
Пусть век солдата быстротечен
Но вечен Рим, но вечен Рим !

Сожжен в песках Ершалаима
В водах Евфрата закален
В честь императора и Рима
Шестой шагает легион

Под Палестины знойным небом
В сирийских шумных городах
Предупреждение Quos ego
Заставит дрогнуть дух врага

Пусть в кровь мозоли
Нам не в тягость
На раны плюй - не до того
Пусть даст приказ Тиберий-Август
Мы с честью выполним его !

Пусть я погиб
И взят Хароном
Пусть кровь моя
Досталась псам
Орел шестого легиона
Орел шестого легиона
Все так же рвется к небесам !

Всякому хочется жить. Но бывает, поверь, -
Жизнь отдают, изумиться забыв дешевизне.
В безднах души просыпается зверь,
Тёмный убийца. И помысла нету о жизни.
Гибель стояла в бою у тебя за плечом...
Ты не боялся её. И судьбу не просил ни о чём.

Что нам до жизни, коль служит расплатою Честь,
Та, что рубиться заставит и мертвые руки!
Что нам до смерти и мук, если есть
Ради кого принимать даже смертные муки?
Тех, кто в жестоком бою не гадал, что почем,
Боги, бывает, хранят и Своим ограждают мечом.

Кончился бой, и тогда только время найдешь
Каждому голосу жизни как чуду дивиться.
Тихо баюкает дерево дождь.
Звонко поёт, окликая подругу, синица.
Вешнее солнце капель пробудило лучом...
Павших друзей помяни. И живи. И не плачь ни о чем.

(с) Мария Семенова

Сильно...

Мой товарищ, в смертельной агонии
Не зови понапрасну друзей.
Дай-ка лучше согрею ладони я
Над дымящейся кровью твоей.
Ты не плачь, не стони, ты не маленький,
Ты не ранен, ты просто убит.
Дай на память сниму с тебя валенки.
Нам еще наступать предстоит.

Декабрь 1944 г.

(с)Стихи из планшета гвардии лейтенанта Иона Дегена

Может немного не в тему, но...

Рыцарь Роланд, не труби в свой рог.
Карл не придет, он забывчив в славе...
Горечь баллады хрипит меж строк
В односторонней игре без правил.
Им это можно, а нам нельзя.
Белое-черное поле клетками.
В чьем-то сраженье твои друзья
Падают сломанными марионетками.
Золото лат уплатило дань,
Каждому телу продлив дыхание.
Смерти костлявой сухая длань
Так не хотела просить подаяния...
Много спокойней - прийти и взять
Этих парней из породы львиной...
Как же теперь королевская рать
Без самых верных своих паладинов?
Музыка в Лету, а кровь в песок...
Совестью жертвовать даже в моде.
Плавно и камерно, наискосок,
Меч палача над луною восходит.
Бурые камни над головой...
Господи, как же сегодня звездно...
Бог им судья, а о нас с тобой
Многие вспомнят, но будет поздно.
Брызнуло красным в лицо планет.
Как это вечно и как знакомо...
Радуйтесь! Рыцарей больше нет!
Мир и спокойствие вашему дому...

Андрей Белянин ("Моя жена - Ведьма")

СУББОТА, 21 ИЮНЯ

Пусть роют щели хоть под воскресенье.
В моих руках надежда на спасенье.

Как я хотел вернуться в до-войны,
Предупредить, кого убить должны.

Мне вон тому сказать необходимо:
"Иди сюда, и смерть промчится мимо".

Я знаю час, когда начнут войну,
Кто выживет, и кто умрет в плену,

И кто из нас окажется героем,
И кто расстрелян будет перед строем,

И сам я видел вражеских солдат,
Уже заполонивших Сталинград,

И видел я, как русская пехота
Штурмует Бранденбургские ворота.

Что до врага, то все известно мне,
Как ни одной разведке на войне.

Я говорю — не слушают, не слышат,
Несут цветы, субботним ветром дышат,

Уходят, пропусков не выдают,
В домашний возвращаются уют.

И я уже не помню сам, откуда
Пришел сюда и что случилось чудо.

Я все забыл. В окне еще светло,
И накрест не заклеено стекло.

Арсений Тарковский

Константин Симонов

* * *

Не той, что из сказок, не той, что с пеленок,
Не той, что была по учебникам пройдена,
А той, что пылала в глазах воспаленных,
А той, что рыдала,- запомнил я Родину.

И вижу ее, накануне победы,
Не каменной, бронзовой, славой увенчанной,
А очи проплакавшей, идя сквозь беды,
Все снесшей, все вынесшей русскою женщиной.

1945


С Днем Победы!

Вероника Тушнова

САЛЮТ

Мы час назад не думали о смерти.
Мы только что узнали: он убит.
В измятом, наспех порванном конверте
на стуле извещение лежит.

Мы плакали. Потом молчали обе.
Хлестало в стёкла дождиком косым…
По-взрослому нахмурив круглый лобик,
притих её четырёхлетний сын.

Потом стемнело. И внезапно, круто
ракетами врезаясь в вышину,
волна артиллерийского салюта
тяжёлую качнула тишину.

Мне показалось, будет очень трудно
сквозь эту боль и слёзы видеть ей
цветенье жёлтых, красных, изумрудных
над городом ликующих огней.

Но только я хотела синей шторой
закрыть огни и море светлых крыш,
мне женщина промолвила с укором:
«Зачем? Пускай любуется малыш».

И, помолчав, добавила устало,
почти уйдя в густеющую тьму:
«…Мне это всё ещё дороже стало –
ведь это будто памятник ему.»


ДОЧЕРИ

В оцепененье стоя у порога,
я слушаю с бессмысленной тоской,
как завывает первая тревога
над чёрною, затихшею Москвой.
Глухой удар,
бледнеющие лица,
колючий звон разбитого стекла,
но детский сон сомкнул твои ресницы.
Как хорошо, что ты ещё мала…

Десятый день мы тащимся в теплушке,
в степи висит малиновая мгла,
в твоих руках огрызок старой сушки.
Как хорошо, что ты ещё мала…

Четвёртый год отец твой не был дома,
опять зима идёт, белым-бела,
а ты смеёшься снегу молодому.
Как хорошо, что ты ещё мала…

И вот – весна.
И вот – начало мая.
И вот – конец!
Я обнимаю дочь.
Взгляни в окошко,
девочка родная!
Какая ночь!
Смотри, какая ночь!

Текут лучи, как будто в небе где-то
победная дорога пролегла.
Тебе ж видны одни потоки света…
Как жалко мне, что ты ещё мала!

ГОРОДОК

Не прозвучит ни слово, ни гудок
в развалинах, задохшихся от дыма.
Лежит убитый русский городок,
и кажется – ничто непоправимо.

Ещё в тревожном зареве закат
и различимы голоса орудий,
а в городок уже приходят люди.
Из горсти пьют, на дне воронки спят.

И снова дым. Но дым уже другой –
Теперь он пахнет теплотой и пищей.
И первый сруб, как первый лист тугой,
из чёрного выходит корневища.

И медленная светлая смола,
как слёзы встречи, катится по стенам.
И верят люди: жизнь благословенна,
как бы она сурова ни была!

* * *
Ну что с того, что я там был. Я был давно, я все забыл.
Не помню дней, не помню дат. И тех форсированных рек.
Я неопознанный солдат. Я рядовой, я имярек.
Я меткой пули недолёт. Я лёд кровавый в январе.
Я крепко впаян в этот лёд. Я в нем как мушка в янтаре.

Ну что с того, что я там был. Я все забыл. Я все избыл.
Не помню дат, не помню дней, названий вспомнить не могу.
Я топот загнанных коней. Я хриплый окрик на бегу.
Я миг непрожитого дня, я бой на дальнем рубеже.
Я пламя вечного огня, и пламя гильзы в блиндаже.

Ну что с того, что я там был. В том грозном быть или не быть.
Я это все почти забыл, я это все хочу забыть.
Я не участвую в войне, война участвует во мне.
И пламя вечного огня горит на скулах у меня.

Уже меня не исключить из этих лет, из той войны.
Уже меня не излечить от тех снегов, от той зимы.
И с той зимой, и с той землей уже меня не разлучить.
До тех снегов, где вам уже моих следов не различить.

© Юрий Левитанский

Как много замечательных стихов!! Вот и я добавлю(отрывок):

Когда прижимались солдаты, как тени
К земле, и уже не могли оторваться,
Всегда находился в такое мгновенье
Один Безымянный, Сумевший Подняться.
Правдива грядущая гордая повесть,
Она подтвердит, не прикрасив нимало,
Один поднимался, но был он - как совесть,
И всех за такими с земли поднимало.
Не все имена поколенье припомнит,
Но в тот исступленный, клокочуший полдень
Безусый мальчишка, гвардеец и школьник
Поднялся - и цепи штурмующих поднял.
Он знал, что такое Воронья гора.
Он встал и шепнул, а не крикнул:"Пора!"
Он полз и бежал, разгибался и гнулся,
Он звал и хрипел, и карабкался в гору,
Он первым взлетел на нее, обернулся -
И ахнул, увидев открывшийся город!
И, может быть, самый счастливый на свете,
Всей жизни своей торжествуя победу -
Он смерти мгновенной своей не заметил,
Ни страха, ни боли ее не изведав.
Он падал лицом к Ленинграду.
Он падал,
А город стремительно мчался навстречу...

Впервые за долгие годы снаряды
На улицы к нам не ложились в тот вечер.
И звезды сияли как в детстве, отрадно
над городом тихим, уставшим от бедствий.
"Как тихо сегодня у нас в Ленинграде,"-
Сказала сестра и уснула, как в детстве.
"Как тихо", - подумала мать и вздохнула,
Так вольно давно никому не вздыхалось.
Но сердце, привыкшее к смертному шуму,
Забытой земной тишины испугалось.

"Памяти защитников" О.Берггольц


С Днем Победы!!!

* * *
В тот день, когда окончилась война
И все стволы палили в счет салюта,
В тот час на торжестве была одна
Особая для наших душ минута.

В конце пути, в далекой стороне,
Под гром пальбы прощались мы впервые
Со всеми, что погибли на войне,
Как с мертвыми прощаются живые.

До той поры в душевной глубине
Мы не прощались так бесповоротно.
Мы были с ними как бы наравне,
И разделял нас только лист учетный.

Мы с ними шли дорогою войны
В едином братстве воинском до срока,
Суровой славой их озарены,
От их судьбы всегда неподалеку.

И только здесь, в особый этот миг,
Исполненный величья и печали,
Мы отделялись навсегда от них:
Нас эти залпы с ними разлучали.

Внушала нам стволов ревущих сталь,
Что нам уже не числиться в потерях.
И, кроясь дымкой, он уходит вдаль,
Заполненный товарищами берег.

И, чуя там сквозь толщу дней и лет,
Как нас уносят этих залпов волны,
Они рукой махнуть не смеют вслед,
Не смеют слова вымолвить. Безмолвны.

Вот так, судьбой своею смущены,
Прощались мы на празднике с друзьями.
И с теми, что в последний день войны
Еще в строю стояли вместе с нами;

И с теми, что ее великий путь
Пройти смогли едва наполовину;
И с теми, чьи могилы где-нибудь
Еще у Волги обтекали глиной;

И с теми, что под самою Москвой
В снегах глубоких заняли постели,
В ее предместьях на передовой
Зимою сорок первого; и с теми,

Что, умирая, даже не могли
Рассчитывать на святость их покоя
Последнего, под холмиком земли,
Насыпанном нечуждою рукою.

Со всеми - пусть не равен их удел,-
Кто перед смертью вышел в генералы,
А кто в сержанты выйти не успел -
Такой был срок ему отпущен малый.

Со всеми, отошедшими от нас,
Причастными одной великой сени
Знамен, склоненных, как велит приказ,-
Со всеми, до единого со всеми.

Простились мы.
И смолкнул гул пальбы,
И время шло. И с той поры над ними
Березы, вербы, клены и дубы
В который раз листву свою сменили.

Но вновь и вновь появится листва,
И наши дети вырастут и внуки,
А гром пальбы в любые торжества
Напомнит нам о той большой разлуке.

И не затем, что уговор храним,
Что память полагается такая,
И не затем, нет, не за тем одним,
Что ветры войн шумят не утихая.

И нам уроки мужества даны
В бессмертье тех, что стали горсткой пыли.
Нет, даже если б жертвы той войны
Последними на этом свете были,-

Смогли б ли мы, оставив их вдали,
Прожить без них в своем отдельном счастье,
Глазами их не видеть их земли
И слухом их не слышать мир отчасти?

И, жизнь пройдя по выпавшей тропе,
В конце концов у смертного порога,
В себе самих не угадать себе
Их одобренья или их упрека!

Что ж, мы трава? Что ж, и они трава?
Нет. Не избыть нам связи обоюдной.
Не мертвых власть, а власть того родства,
Что даже смерти стало неподсудно.

К вам, павшие в той битве мировой
За наше счастье на земле суровой,
К вам, наравне с живыми, голос свой
Я обращаю в каждой песне новой.

Вам не услышать их и не прочесть.
Строка в строку они лежат немыми.
Но вы - мои, вы были с нами здесь,
Вы слышали меня и знали имя.

В безгласный край, в глухой покой земли,
Откуда нет пришедших из разведки,
Вы часть меня с собою унесли
С листка армейской маленькой газетки.

Я ваш, друзья,- и я у вас в долгу,
Как у живых,- я так же вам обязан.
И если я, по слабости, солгу,
Вступлю в тот след, который мне заказан,

Скажу слова, что нету веры в них,
То, не успев их выдать повсеместно,
Еще не зная отклика живых,-
Я ваш укор услышу бессловесный.

Суда живых - не меньше павших суд.
И пусть в душе до дней моих скончанья
Живет, гремит торжественный салют
Победы и великого прощанья.

© Александр Твардовский

Е. М. Винокуров.
***
В полях за Вислой сонной
Лежат в земле сырой
Сережка с Малой Бронной
И Витька с Моховой.
А где-то в людном мире,
Который год подряд
Одни в пустой квартире,
Их матери не спят.
Свет лампы воспаленной
Пылает над Москвой
В окне на Малой Бронной,
В окне на Моховой.
Друзьям не встать. В округе
Без них идет кино.
Девчонки, их подруги
Все замужем давно.
Пылает свод бездонный,
И ночь шумит листвой
Над тихой Малой Бронной,
Над тихой Маховой.

Не то что бы любимое, по моему ,страшное...
Написано казаком на месте событий.

АЛЕКСАНДР КУЛЕБЯКИН

Слепая в разорённом Ване.

В разорённом армянском селенье
Задержался отряд отдохнуть,
Казаки,добровольцы,солдаты
Разбрелись по домам отдохнуть.

Перерезали жителей курды,
Все добро перерыли до дна,
Лишь в одной полутёмной пристройке
Уцелела старуха одна.

Уцелела старуха слепая,
Посреди перебитой семьи,
Несмотря на своё истощенье
И на дряхлые годы свои.

Уж неделю она голодала
И,не в силах подняться с земли,
Только слухом своим угадала,
Что какие-то люди вошли.

А вошли добровольцы армяне,
И их сразу оторопь взяла:
Трупный запах душил нестерпимо,
Вкруг старухи валялись тела.

С перерезанным горлом мужчина,
Молодая армянка в белье,
Две задушенных девочки,мальчик,
И младенец в кровавом тряпье.

А старуха лежала живая.
И,услышав вошедших армян,
Шевельнув головой застонала:
-Ай,Нана!-Арташес!-Ай,Оган!

Добровольцы её расспросили,
Но слепая твердила одно,
Что её позабыли родные,
Что её не кормили давно.

Перед ней истерзали невестку,
Перед ней задавили внучат,
А старухе в потёмках казалось,
Что они меж собою кричат.

Перед нею зарезали сына,
А она упрекала его,
Что ушёл он зачем-то из дома
И поесть ей не дал ничего.

Простирая беспомощно руки,
Как ребёнок стонала она.
И по несколько раз повторяла
Перебитых родных имена.

Добровольцы смущённо вышли-
Их незрячий преследовал взгляд.
А селенье уже опустело-
Уходил отдохнувший отряд.

И один армян воротился,
Зарядивший патроном ружье,
На полу шевелилась старуха,
Он печально взглянул на неё.

На полу шевелилась старуха,
Трупный запах чуть с ног не валил.
Армянин помолился,заплакал
И не глядя её пристрелил.

1915-1916 турецкий фронт

Что казак видит то и поёт ,но как искренне.

СКАЗАНИЕ О ПОГРОМЕ

...Встань, и пройди по городу резни,
И тронь своей рукой, и закрепи во взорах
Присохший на стволах и камнях и заборах
Остылый мозг и кровь комками: то — они.
Пройди к развалинам, к зияющим проломам,
К стенам и очагам, разбитым словно громом:
Вскрывая черноту нагого кирпича,
Глубоко врылся лом крушительным тараном,
И те пробоины подобны черным ранам,
Которым нет целенья и врача.
Ступи — утонет шаг: ты в пух поставил ногу,
В осколки утвари, в отрепья, в клочья книг:
По крохам их копил воловий труд — и миг,
И все разрушено...
И выйдешь на дорогу —
Цветут акации и льют свой аромат,
И цвет их — словно пух, и пахнут словно кровью.
И на зло в грудь твою войдет их сладкий чад,
Маня тебя к весне, и жизни, и здоровью;
И греет солнышко, и, скорбь твою дразня,
Осколки битого стекла горят алмазом —
Все сразу Бог послал, все пировали разом:
И солнце, и весна, и красная резня!

Но дальше. Видишь двор? В углу, за той клоакой,
Там двух убили, двух: жида с его собакой.
На ту же кучу их свалил один топор,
И вместе в их крови свинья купала рыло.
Размоет завтра дождь вопивший к Богу сор,
И сгинет эта кровь, всосет ее простор
Великой пустоты бесследно и уныло —
И будет снова все попрежнему, как было...

Иди, взберись туда, под крыши, на чердак:
Предсмертным ужасом еще трепещет мрак,
И смотрят на тебя из дыр, из теней черных
Глаза, десятки глаз безмолвных и упорных.
Ты видишь? То они. Вперяя мертвый взгляд,
Теснятся в уголке, и жмутся, и молчат.
Сюда, где с воем их настигла стая волчья,
Они в последний раз прокрались — оглянуть
Всю муку бытия, нелепо-жалкий путь
К нелепо-дикому концу, — и жмутся молча,
И только взор корит и требует:
За что? — И то молчанье снесть лишь Бог великий в
силах!..

И все мертво кругом, и только на стропилах
Живой паук: он был, когда свершалось то, —
Спроси, и проплывут перед тобой картины:
Набитый пухом их распоротой перины
Распоротый живот — и гвоздь в ноздре живой;
С пробитым теменем повешенные люди;
Зарезанная мать, и с ней, к остылой груди
Прильнувший губками, ребенок: — и другой,
Другой, разорванный с последним криком "мама!"
И вот он — он глядит, недвижно, молча, прямо
В Мои глаза и ждет отчета от Меня...
И в муке скорчишься от повести паучьей,
Пронзит она твой мозг, и в душу, леденя,
Войдет навеки Смерть... И, сытый пыткой жгучей,
Задушишь рвущийся из горла дикий вой
И выйдешь — и земля все та же, — не другая,
И солнце, как всегда, хохочет, изрыгая
Свое ненужное сиянье над землей...

И загляни ты в погреб ледяной,
Где весь табун, во тьме сырого свода,
Позорил жен из твоего народа —
По семеро, по семеро с одной.
Над дочерью свершалось семь насилий,
И рядом мать хрипела под скотом:
Бесчестили пред тем, как их убили,
И в самый миг убийства... и потом.
И посмотри туда: за тою бочкой,
И здесь, и там, зарывшися в сору,
Смотрел отец на то, что было с дочкой,
И сын на мать, и братья на сестру,
И видели, выглядывая в щели,
Как корчились тела невест и жен,
И спорили враги, делясь, о теле,
Как делят хлеб, — и крикнуть не посмели,
И не сошли с ума, не поседели
И глаз себе не выкололи вон
И за себя молили Адоная!
И если вновь от пыток и стыда
Из этих жертв опомнится иная —
Уж перед ней вся жизнь ее земная
Осквернена глубоко навсегда;
Но выползут мужья их понемногу —
И в храм пойдут вознесть хваленья Богу
И, если есть меж ними коганим,
Иной из них пойдет спросить раввина:
Достойно ли его святого чина,
Чтоб с ним жила такая, — слышишь? с ним!
И все пойдет, как было...

И оттуда
Введу тебя в жилья свиней и псов:
Там прятались сыны твоих отцов,
Потомки тех, чей прадед был Иегуда,
Лев Маккавей, — средь мерзости свиной,
В грязи клоак с отбросами сидели,
Гнездились в каждой яме, в каждой щели —
По семеро, по семеро в одной...
Так честь Мою прославили превыше
Святых Небес народам и толпам:
Рассыпались, бежали, словно мыши,
Попрятались, подобные клопам,
И околели псами...
Сын Адама,
Не плачь, не плачь, не крой руками век,
Заскрежещи зубами, человек,
И сгинь от срама!

Но ты пойдешь и дальше. Загляни
В ямской сарай за городом у сада —
Войди туда. Ты в капище резни.
В угрюмой тьме коробится громада
Возов, колес, оглоблей там и тут —
И кажется зловещим стадом чуд:
То словно спят вампиры-великаны,
До устали пресыщены и пьяны
От оргий крови. Ссохся и прирос
Мозг отверделый к спицам тех колес,
Протянутых, как пальцы, что, напружась,
Хотят душить. Кровавое, в дыму,
Заходит солнце. Вслушайся во тьму
И в дрожь бездонной тайны: ужас, ужас
И ужас бесконечно и навек...
Он здесь разлит, прилип к стенам досчатым,
Он плавает в безмолвии чреватом —
И чудится во мгле из под телег
Дрожь судорог, обрубки тел живые,
Что корчатся в безмолвной агонии, —
И в воздухе висит последний стон —
Бессильный голос муки предконечной —
Вокруг тебя застыл и реет он,
И смутной скорбью — скорбью вековечной
Кругом дрожит и бродит тишина...
Здесь Некто есть. Здесь рыщет Некто черный —
Томится здесь, но не уйдет, упорный;
Устал от горя, мощь истощена,
И ищет он покоя — нет покою ;
И хочет он рыдать — не стало чем,
И хочет взвыть он бешено — и нем,
Захлебываясь жгучею тоскою;
И, осеня крылами дом резни,
Свое чело под крылья тихо прячет,
Скрывает скорбь очей своих, и плачет
Без языка...

...И дверь, войдя, замкни,
И стань во тьме, и с горем тихо слейся,
Уйди в него, и досыта напейся
И на всю жизнь им душу наводни,
Чтоб, дальше — в дни, когда душе уныло
И гаснет мощь — чтоб это горе было
Твоей последней помощью в те дни,
Источником живительного яда, —
Чтоб за тобою злым кошмаром ада
Оно ползло, ползло, вселяя дрожь;
И понесешь в края земного шара,
И будешь ты для этого кошмара
Искать имен, и слов, и не найдешь...

Иди на кладбище. Тайком туда пройди ты,
Никем не встреченный, один с твоей тоской;
Пройди по всем буграм, где клочья тел зарыты,
И стань, и воцарю молчанье над тобой.
И сердце будет ныть от срама и страданий —
Но слез тебе не дам. И будет зреть в гортани
Звериный рев быка, влекомого к костру, —
Но я твой стон в груди твоей запру...
Так вот они лежат, закланные ягнята.
Чем Я воздам за вас, и что Моя расплата?!
Я сам, как вы, бедняк, давно, с далеких дней —
Я беден был при вас, без вас еще бедней;
За воздаянием придут в Мое жилище —
И распахну Я дверь: смотрите. Бог ваш — нищий!.
Сыны мои, сыны! Чьи скажут нам уста,
За что, за что, за что над вами смерть нависла,
Зачем, во имя чье вы пали? Смерть без смысла,
Как жизнь — как ваша жизнь без смысла прожита...
Где ж Мудрость вышняя, божественный Мой Разум?
Зарылся в облаках от горя и стыда...
Я тоже по ночам невидимо сюда
Схожу, и вижу их Моим всезрящим глазом,
Но — бытием Моим клянусь тебе Я сам —
Без слез. Огромна скорбь, но и огромен срам,
И что огромнее — ответь, сын человечий!
Иль лучше промолчи... Молчи! Без слов и речи
Им о стыде Моем свидетелем ты будь
И, возвратясь домой в твое родное племя,
Снеси к ним Мой позор и им обрушь на темя.
И боль Мою возьми и влей им ядом в грудь!
И, уходя, еще на несколько мгновений
Помедли: вкруг тебя ковер травы весенней,
Росистый, искрится в сияньи и тепле.
Сорви ты горсть, и брось назад над головою.
И молви: Мой народ стал мертвою травою,
И нет ему надежды на земле.

И вновь пойди к спасенным от убоя —
В дома, где молится постящийся народ.
Услышишь хор рыданий, стона, воя,
И весь замрешь, и дрожь тебя возьмет:
Так, как они, рыдает только племя,
Погибшее навеки — навсегда...
Уж не взойдет у них святое семя
Восстания, и мщенья, и стыда,
И даже злого, страстного проклятья
Не вырвется у них от боли ран...
О, лгут они, твои родные братья,
Ложь — их мольба, и слезы их — обман.
Вы бьете в грудь, и плачете, и громко
И жалобно кричите Мне: грешны...
Да разве есть у праха, у обломка,
У мусора, у падали вины?
Мне срам за них, и мерзки эти слезы!
Да крикни им, чтоб грянули угрозы
Против Меня, и неба, и земли, —
Чтобы, в ответ за муки поколений,
Проклятия взвилися к горней сени
И бурею престол Мой потрясли!
Я для того замкнул в твоей гортани,
О человек, стенание твое:
Не оскверни, как те, водой рыданий
Святую боль святых твоих страданий,
Но сбереги нетронутой ее.
Лелей ее, храни дороже клада
И замок ей построй в твоей груди,
Построй оплот из ненависти ада —
И не давай ей пищи, кроме яда
Твоих обид и ран твоих, и жди.
И вырастет взлелеянное семя,
И жгучий даст и полный яду плод —
И в грозный день, когда свершится время,
Сорви его — и брось его в народ!

Уйди. Ты вечером вернись в их синагогу:
День скорби кончился — и клонит понемногу
Дремота. Молятся губами кое-как,
Без сердца, вялые, усталые от плача:
Так курится фитиль, когда елей иссяк,
Так тащится без ног заезженная кляча...
Отслужено, конец. Но скамьи прихожан
Не опустели: ждут. А, проповедь с амвона!
Ползет она, скрипит, бесцветно, монотонно,
И мажет притчами по гною свежих ран,
И не послышится в ней Божиего слова,
И в душах не родит ни проблеска живого.
И паства слушает, зевая стар и млад,
Качая головой под рокот слов унылых:
Печать конца на лбу, в пустынном сердце чад,
Сок вытек, дух увял, и Божий взор забыл их...

Нет, ты их не жалей. Ожгла их больно плеть —
Но с болью свыклися, и сжилися с позором,
Чресчур несчастные, чтоб их громить укором,
Чресчур погибшие, чтоб их еще жалеть.
Оставь их, пусть идут — стемнело, небо в звездах.
Идут, понуры, спать — спать в оскверненных гнездах,
Как воры, крадутся, и стан опять согбен,
И пустота в душе бездоннее, чем прежде;
И лягут на тряпье, на сброшенной одежде,
Со ржавчиной в костях, и в сердце гниль и тлен...

А завтра выйди к ним: осколки человека
Разбили лагери у входа к богачам,
И, как разносчик свой выкрикивает хлам,
Так голосят они: "Смотрите, я — калека!
Мне разрубили лоб! Мне руку до кости!"
И жадно их глаза — глаза рабов побитых —
Устремлены туда, на руки этих сытых,
И молят: "Мать мою убили — заплати!"

Эй, голь, на кладбище! Отройте там обломки
Святых родных костей, набейте вплоть котомки
И потащите их на мировой базар
И ярко, на виду, расставьте свой товар:
Гнусавя нараспев мольбу о благостыне,
Молитесь, нищие, на ветер всех сторон
О милости царей, о жалости племен —
И гнийте, как поднесь, и клянчьте, как поныне!..

Что в них тебе ? Оставь их, человече,
Встань и беги в степную ширь, далече:
Там, наконец, рыданьям путь открой,
И бейся там о камни головой,
И рви себя, горя бессильным гневом,
За волосы, и плачь, и зверем вой —
И вьюга скроет вопль безумный твой
Своим насмешливым напевом...

Хаим Нахман Бялик
1903
Перевод В. Жаботинского

я плакаль безутешно ((

к 105-летию
и к 60-летию 40-летия
актуально и сегодня

Ты пишешь письмо мне

На улице полночь. свеча догорает.
Высокие звезды видны.
Ты пишешь письмо мне, моя дорогая,
В пылающий адрес войны.

Как долго ты пишешь его, дорогая,
Окончишь и примешься вновь.
Зато я уверен: к переднему краю
Прорвется такая любовь!

...Давно мы из дома. Огни наших комнат
За дымом войны не видны.
Но тот, кого любят,
Но тот, кого помнят,
Как дома - и в дыме войны!

Теплее на фронте от ласковых писем.
Читая, за каждой строкой
Любимую видишь
И родину слышишь,
Как голос за тонкой стеной...

Мы скоро вернемся. Я знаю. Я верю.
И время такое придет:
Останутся грусть и разлука за дверью
И в дом только радость войдет.
И как-нибудь вечером вместе с тобою,
К плечу прижимаясь плечом,
Мы сядем и письма, как летопись боя,
Как хронику чувств перечтем.
Иосиф Уткин

СОТЫЙ ДЕНЬ

Вместо супа -
Бурда из столярного клея,
вместо чая -
Заварка сосновой хвои.
Это б все ничего,
Только руки немеют,
Только ноги
Становятся вдруг не твои.

Только сердце
Внезапно сожмется, как ежик,
И глухие удары пойдут невпопад...
Сердце!
Надо стучать, если даже не можешь.
Не смолкай!
Ведь на наших сердцах -
Ленинград.

Бейся, сердце!
Стучи несмотря на усталость,
Слышишь город клянется, что враг не пройдет!
...Сотый день догорал.
Как потом оказалось,
Впереди
Оставалось еще восемьсот.
Юрий Воронов
____________________________________________

КОЛОКОЛА ХАТЫНИ

Как жарко, боже, как жарко под старой амбарной крышей
в этом угаре черном, в этой стихии рыжей!
Как жерко, боже, как жарко, и никуда не дется,
и молча глядят старухи, и страшно молчат младенцы.
Ударил пожарный колокол, и тут же раздался выстрел, -
мальчик мой сероглазый, плод, который не вызрел!...

Мальчик мой холодеет, кровью земля намокает,
а пламя уходит в небо, а колокол не смолкает.
Как жарко, боже, как жарко, а холод всего лишь в метре,
но вот уже рушится крыша - медленно, медленно, медле...

Черные ветки осени, изморось на бетоне,
каждые полминуты в небе колокол стонет.
Из-под нависшей низко белесоватой стыни
бьют каждые полминуты колокола Хатыни.
Каждые полминуты горящая рушится крыша,
каждые полминуты стук автоматный слышен,
и сероглазый мальчик падает холодея...
Голову поднимаю, не понимаю, где я.
Слезами стекают капли по морщинам бетона.
Холодно как, о боже, как холодно, как студено!...
Наум Басовский

ОБЕЗЬЯНА

Была жара. Леса горели. Нудно
Тянулось время. На соседней даче
Кричал петух. Я вышел за калитку.
Там, прислонясь к забору, на скамейке
Дремал бродячий серб, худой и черный.
Серебряный тяжелый крест висел
На груди полуголой. Капли пота
По ней катились. Выше, на заборе,
Сидела обезьяна в красной юбке
И пыльные листы сирени
Жевала жадно. Кожаный ошейник,
Оттянутый назад тяжелой цепью,
Давил ей горло. Серб, меня заслышав,
Очнулся, вытер пот и попросил, чтоб дал я
Воды ему. Но, чуть ее пригубив,-
Не холодна ли,- блюдце на скамейку
Поставил он, и тотчас обезьяна,
Макая пальцы в воду, ухватила
Двумя руками блюдце.
Она пила, на четвереньках стоя,
Локтями опираясь на скамью.
Досок почти касался подбородок,
Над теменем лысеющим спина
Высоко выгибалась. Так, должно быть,
Стоял когда-то Дарий, припадая
К дорожной луже, в день, когда бежал он
Пред мощною фалангой Александра.
Всю воду выпив, обезьяна блюдце
Долой смахнула со скамьи, привстала
И - этот миг забуду ли когда? -
Мне черную, мозолистую руку,
Еще прохладную от влаги, протянула...
Я руки жал красавицам, поэтам,
Вождям народа - ни одна рука
Такого благородства очертаний
Не заключала! Ни одна рука
Моей руки так братски не коснулась!
И, видит Бог, никто в мои глаза
Не заглянул так мудро и глубоко,
Воистину - до дна души моей.
Глубокой древности сладчайшие преданья
Тот нищий зверь мне в сердце оживил,
И в этот миг мне жизнь явилась полной,
И мнилось - хор светил и волн морских,
Ветров и сфер мне музыкой органной
Ворвался в уши, загремел, как прежде,
В иные, незапамятные дни.

И серб ушел, постукивая в бубен.
Присев ему на левое плечо,
Покачивалась мерно обезьяна,
Как на слоне индийский магараджа.
Огромное малиновое солнце,
Лишенное лучей,
В опаловом дыму висело. Изливался
Безгромный зной на чахлую пшеницу.
В тот день была объявлена война.

Ходасевич, 1919

Сержанты со смехом сражаются в шашки
Смазливая шельма склонила кровавую челку
крестясь на святую воду
Мой сосед мастерит из австрийской снарядной
трубки алюминиевое колечко
Две пехотных фуражки загорают на двух могилах
Ты носишь на шее мою цепочку а я на руке твою
В офицерской столовой стреляет шампанское
А за холмами немцы
Стонет раненый как Ариадна
Наши радости
Горькие их имена Ницца Рим и Париж Грасс
Соспель и Ментон и Монако и Ним
Заснеженный поезд довез до метельного Томска
вести с полей Шампани
Прощай моя Лу прощай
Прощай небеса седеют

Аполлинер

[b]БАЛЛАДА О ГЕОРГИЕВСКОМ КРЕСТЕ[b]

А мы добывали Егория так:
Пустыня была седа,
А впереди тёк Зера-Булак –
Река, и, значит, вода.

Горнист протрубил пересохшим ртом,
Припомнив прошлую прыть.
Мы, право, не знали, что будет потом,
Кто будет с крестом, ну а кто под крестом –
Нам просто хотелось пить.

Но поручик Лукин прокричал приказ:
Мы дошли до приречных мест,
И не хлеб да соль ожидали нас,
А эмирская стая, к сарбазу сарбаз
Сползалася скопищем в этот час,
Откуда ни глянь окрест.

У реки и вправду стояла орда,
Нависая со всех сторон.
Словно скатка на марше, давила жара,
И комком подступали ко рту из нутра
Сухари с солониной, что жрали вчера,
И водочный порцион.

Юнкер Розен поднял жеребца свечой,
Излагаясь и в мать и в прах,
А река извивалась кайсацкой камчой
И воняла прокисшей конской мочой,
Как повсюду в здешних местах.

На истёртых ногах мы качнулись к реке,
Выжимая кровь из сапог.
Но с пригорка харкнул кара-мултук –
И поручик Лукин матюкнулся вдруг
И фуражкой ткнулся в песок.

Черногривый его не заржал, завыл –
Кони тоже умеют выть.
И ряды сарбазов были пестры,
Но что нам было до Бухары,
Если в глотке стоял перегар махры
И очень хотелось пить!

Взрыли пушки-китайки песок столбом,
На куски развалили взвод.
Юнкер Розен упал с разрубленным лбом,
Толмача Ахмедку накрыло ядром
И фельдфебель Устин чугунным бруском
Получил отпускной в живот.

Он сучил сапогами, зажав дыру,
И кричал, пока не затих:
«Сыночки, сарбазы ползут как вши,
Перережут вас до единой души,
Но кто доберётся до бей-баши –
Спасёт и себя, и своих!»

Мы в кустах притаились – а мимо орда
Пробежала, кусты круша.
Было трое нас, и, плюнув на взвод,
Я, Седых Кузьма, да Ильин Федот,
Сомкнувшись шеренгой, пошли вперёд,
К холму, где был бей-баша.

Мы отставших бухарцев крушили вмах,
Хрипя матёрную бредь,
И дуром, на крике, прорвались к холму,
По крови, мясу, тряпкам, дерьму –
Но эмирская пуля добыла Кузьму,
Сократив шеренгу на треть.

Бей-баша стоял на вершине холма
У зелёного бунчука
Нам навстречу метнулся чернявый щенок –
И Федота с оттяжкой, наискосок.
И увидел я, как сползли в песок
Голова, плечо и рука.

Я мальчишку чётко достал штыком
Встал с башою лицом к лицу
И, смеясь в ответ на гнусавый лай,
Я отправил его в мухамедкин рай,
Словно чучело на плацу.

А потом зазвенело в ушах – и тьма.
Я очнулся уже когда
В небе мчался каракуль казачьих папах:
Это сотни, застрявшие в Чёрных Песках,
Выйдя с фланга, бухарцев втоптали в прах,
И на юг бежала орда.

Два усатых казака мне встать помоги,
И утёрли лицо, и к реке подвели.
А река, где кровь да навоз текли
Так вкусна была и чиста…
Генерал-отец, галуны в огне,
Перед строем в пояс кланялся мне
И при всех целовал в уста.

Не Федоту Седых, не Кузьме Ильину,
А тебе, за то, что живой,
И за то, что соблюл государев стяг –
Крест-Егорий, славы солдатской знак,
Увольненье на месяц – гуляй, казак! –
И «катенька» на пропой.

Так сказал генерал и к могилкам пошёл,
На песке оставляя след…
Строй равняя, лежали поручик Лукин,
юнкер Розен, фельдфебель дядька Устин,
Половина Федота, Кузьма Ильин
И толмач-киргизец Ахмет...

… Что смеётесь, ребята? Не брешет дед!
Был когда-то и я в чести,
Был с деньгами, а нынче вот гол как сокол…
Кто сегодня с монетой в кабак пришёл,
Не побрезгуйте поднести!

© Лев Вершинин

Это ­ тоже стихи. Тоже о войне. Их написала не я, а девочка из нашего литобъединения, которой 14 лет. Я просто в свое время заразила ее «афганскими», а потом «чеченскими» солдатскими песнями.
***
А в России опять наступила весна.
лед сошел. Ребятня птичьи стаи встречает.
Но, что Лешка не встанет от вечного сна
Его добрая мам пока что не знает.
Очень медленно почта отсюда идет.
с очень дальних югов, из в\ч, из Афгана.
в старый дом вечерком почтальон принесет
синий мятый конвертик от друга, Романа.
Чуть дрожащей рукой мама вскроет его.
сердце болью сожмет от начальных двух строчек
«Тетя Люба, прости. Не вернуть ничего.
Ваш Алешка погиб ...двадцать пятого... ночью.
...солнца нет третьи сутки, и ливень стеной,
мы попали в засаду и выход один
Ваш Алешка на серое небо взглянул:
­-выводи салажат. Хорошо, командир?
Лишь один пулемет у душман на пути.
Лешка глянул израненной группе вослед.
духов долго держал. Мы успели уйти.
а потом взрыв гранаты. Его больше нет.»

Нечем станет дышать . И, отбросив письмо,
мать взахлеб зарыдает от страшной потери.
Крикнет: Леша, сынок! Ты не мог! Ты не мог!
и ответит себе: Я не верю. Не верю!

...В материнской горсти ком холодной земли.
залп над свежей могилой, и все, как в тумане.
А с Афгана в Россию летят журавли
И о сыне кричат обезумевшей маме.

Автор - Корешкова Татьяна

Эн, я надеюсь, что вы не совсем правильно восприняли наши комментраии.
привожу тот самый военный стишок в том виде, ктороый стоит тоо:

все тот же неизвесный прозектор (на стихире он свои записи снес, не знаю где искать теперь):

Брызгая пеною в злобе бессильной,
Бесится Запада жадная рать.
Я не готов умирать за Россию,
Я вообще не готов умирать.

Флаг бело-красно-лазоревый (синий).
Мы на словах непомерно сильны.
Я не готов умирать за Россию –
Нету на карте подобной страны.

Где же ты, край у родимого края?
Море? Урал? Забайкалье? Чечня?..
Где моя Родина, больше не знаю.
Может, и Родины нет у меня…

Что же тогда: балалайка? матрешки?
Водка? березки? медведи? Сибирь?
Мы разменяли страну понемножку,
Как экзотичный большой сувенир.

На бронированном, на лимузине
Мчат проблесковые чьи-то огни.
Я не готов умирать за Россию,
Если Россия сегодня – они.

Сытые рожи, заплывшие лица…
Это сограждане, братья, семья…
Я на замок запираю границу:
Родина – все-таки, чуточку, Я.

Тянутся к небу ладошки озимых,
Небо ласкает живот о траву…
Я не готов умирать за Россию,
Лучше уж я за неё поживу.

Если бы строго меня вы спросили,
Может, я русских совсем не люблю?
Я не готов умирать за Россию,
Но за Россию любого убью!

Котяра, респект за стишок! Зацепил..

Вроде бы тема не предполагала ограничений? Ну так вот когда-то мной любимая песня о чужой войне:

КАМИКАДЗЕ

Я по совести указу
Записался в камикадзе,
С полной бомбовой загрузкой лечу.
В баках – топлива до цели,
Ну а цель – она в прицеле,
И я взять ее сегодня хочу.

Рвутся нервы на пределе:
Погибать – так за идею,
И вхожу я в свой последний вираж.
А те, которые на цели,
глядя ввысь оцепенели:
Знают, чем грозит им мой пилотаж.

Парашют оставлен дома
На траве аэродрома
Даже если захочу – не свернуть,
Облака перевернулись,
И на лбу все жилы вздулись
И сдавило перегрузками грудь

От снарядов в небе тесно,
Я пикирую отвесно
Исключительно красиво иду,
Три секунды жить осталось,
И неважно, что так мало -
Зацветут ещё мои деревья в саду

Не добраться им до порта.
Вот и всё. Касаюсь борта,
И в расширенных зрачках отражён
Весь мой долгий путь до цели,
Той, которая в прицеле,
Мне взрываться за других есть резон

Есть резон своим полётом
Ввынуть душу из кого-то,
И в кого-то свою душу вложить,
Есть резон дойти до цели,
Той, которая в прицеле,
Потому что остальным надо жить

© А. Розенбаум

Менуэт

Передовую облетела весть,
Бойцам напомнив счастье мирных лет:
Из города приехавший оркестр
Играет старый, позабытый менуэт.

Из-под смычков, похожих на стрекоз,
Ручьем весенним пела красота:
И где-то в детстве хлебный колос рос,
И был степной курган не назван "высота".

Давно известно - на войне как на войне.
И опустел блиндаж - концертный зал,
И оборвался старый менуэт,
Когда трубач сигнал тревоги проиграл.

Для них был прост торжественный парад:
Пусть каждый стар и безмятежно сед,
Он лег в траншею, стиснув автомат,
Чтоб здесь и доиграть последний менуэт

В концертном зале он стоял один...
Весь зал сидел, а он внезапно встал,
Когда скрипач движением одним
Коснулся струн смычком и нежно заиграл.

И люди тихо поднимались с мест.
Над пропастью войны минувших лет
Он плакал, и совсем другой оркестр
Играл уже давно забытый менуэт.

(с) Александр Гейнц - Сергей Данилов