Просили восстановить ранее выкладывавшийся отрывок из "Раба Неназываемого". Восстанавливаю.

РАБ НЕНАЗЫВАЕМОГО.

I. II. III. IV. V. VI. VII. VIII. IX. X.

-I-

1.

Здесь кочует только ветер, только он носит пустые иссохшие шары перекати-трав. Золотое море барханов упирается в густую синеву океана, старые камни все покрыты кристаллами соли.
Белое, золотое и тёмно-синее. И ещё — выгоревшее-голубое над головами.
Здесь мёртвый покой, здесь нет ничего живого. Даже морские гады избегают этих мест, словно на них легло тяжкое проклятье, на погибель всему, что двигается и дышит.
Полуденный жар нестерпим, песок вбирает незримое пламя и потом дышит им ночью, отдавая накопленное. Не растёт в этих краях даже верблюжья колючка, даже неприхотливый саксаул отступил под натиском яростного солнца.
Безжизненных пустынь не бывает. Насекомые и ящерицы, змеи и прочие — но только не здесь. Это даже не пустыня, это именно место смерти, откуда изгнаны даже природные духи.
Здесь нечего делать человеку, нечего делать магу. Даже некромант не нашёл бы здесь ничего, достойного интереса — не прячутся под слоями песка додревние руины, наглухо запечатанные гробницы, хранители запретных артефактов.
Пустота, лишённая всего.
Так выглядит мир, которому осталось жить считанные мгновения по времени Упорядоченного. В нём самом пройдёт ещё не один десяток его собственных лет, но по меркам большой вселенной — это именно мгновение.
Пустой и освобождённый от жизни, мир ляжет под копыта жутким созданиям, что обратят его в часть невообразимого, совершенно иного, чем κόσμος пространства, которому нет ни объяснений, ни описаний на языках смертных или бессмертных.
Но эти небеса пока ещё дышат.
Выжженное солнцем пока ещё остаётся отдельной точкой, фокусом силы. Остальной мир о ней даже не подозревает.
В полдень, когда светило в зените, нигде не найдёшь и малейшей тени, там, где встречаются песок и море, стоит человек. На нём просторный белый плащ, высокий белый же тюрбан, лицо замотано лёгким платком, тоже белым.
Из-под тюрбана выбиваются прядки огненно-рыжих волос, смешавшихся с седыми.
Одной ногой человек стоит в воде, другая — на песке. Море кристально чисто, на камнях ни водорослей, ни ракушек, и рыбья молодь не мелькает меж валунов. Здесь только воздух, вода, песок и солнце.
— Клятва исполнена, — наконец произносит человек. Губы его почти не двигаются.
— Клятва исполнена. Я готов.
…Всё то же солнце, яростный белый огонь пляшет на поверхности пустого моря. Всё так же гонит ветер давным-давно иссушенные до предела шары перекати-трав, принесённые им из дальних пределов. Всё осталось прежним, и лишь человек исчез, как никогда и не бывало.

2.

Море кажется прежним, солёные брызги взлетают над протянувшимися, словно чудовищные каменные змеи, волноломами. Сложенные из исполинских глыб чёрного базальта, они надёжно защищают обширную гавань, заполненную пёстрыми парусами.
Прежним предстаёт и солнце, однако не испепеляет всё дотла, но дарует приятное животворное тепло. Нагревает палевые и бежевые камни мостовых, крыши домов красной черепицы, плотно закрытые по летнему времени жалюзи. С недальних гор тянутся акведуки, журчит в закрытых желобах вода, питая многочисленные городские фонтаны и резервуары. Красавицы, прикрыв лица — от загара — полупрозрачным газом, идут с кувшинами на плече, соблазнительно покачивая бёдрами. Не потому, что ищут мужчину на ночь или тщатся заработать хоть обол, но просто оттого, что «так принято». И какая ж женщина может назвать себя таковой, если не умеет привлечь непраздный мужской взгляд?
Несмотря на середину лета, курчавятся зелёными кронами причудливые деревья в дворцовых парках. Обнесённый старыми стенами, дворец, более напоминающий крепостную цитадель, застыл, плотно закрыв узкие окна и занавесив их изнутри. Стража у ворот непривычно многочисленна, «железноголовые» и «неодолимые» живым заслоном загородили накрепко запертые ворота. Над островерхой башенкой, что венчает высокую арку — чисто-белый стяг, без гербов, символов или хотя бы полос.
Королю нездоровится, и потому он не выйдет для обычного своего объезда городских рынков.
Собравшийся у дворцовых ворот люд глухо ропщет. Нет, не потому, что они — бедны, оборваны и нищи. Не потому, что животы у них от голода прилипают к хребтам, а дома плачут недоедающие золотушные детишки. Напротив, толпа совсем недурно одета — никакой особой роскоши, но добротные туники до пят, свободные и светлые, головные платки-ихрамы с удерживающими их обручами-игалями. Одежда осталась ещё с тех незапамятных времён, когда домом для предков нынешних горожан служила жаркая и дикая пустыня.
Поношенного или грязного не видно совсем. Улицы королевской столице чисто метутся каждую ночь и горе гильдии уборщиков, если его величество, выехав на великолепном белом жеребце за ворота дворца, увидит хоть малый непорядок. От главного смотрителя городских улиц ещё можно отговориться, арран (благородный господин) Шепсур немолод, дороден и добродушен нравом, склонен спускать провинности; но от его величества пощады не жди.
Королевское слово есть королевское слово. Оно всегда исполняется, будь это обещание почестей и богатств за верную службу или же смерти — за нерадивость или, скажем, мучительство к малым и слабым.
Вот потому-то он и является истинным владыкой.
Вот потому-то его и любит народ.
Строг, но справедлив, говорят про него, из уст в уста передавая рассказы, как его величество сам, своей рукой карает нерадивых сборщиков податей, возложивших лишку на пахаря или других знатных арранов, владельцев больших поместий, попытавшихся обмануть арендаторов.
Железный король, говорят о нём.
Собиратель земель, защитник и хранитель.
И никто уже не помнит — или не придаёт значения? — что правитель благословенного Агарастара, одноименных страны и города — родом совсем не из этих мест, что династия явилась с севера, приплыв на длинных гребных судах, нёсших жуткие драконьи морды на высоко вздетых носах.
Груммор, сын Ганнара сына Геммира сына Гурнора сына Гриссара сына Гаддрада… и так далее до самого Отца Дружин, Старого Хрофта, от которого, по легенде, в каковой никто не дерзает усомниться из подданных Агарастара, и произошли нынешние владыки страны.
Железные короли. Смелые короли, отважные короли, жестокие и суровые, как льдистое северное море. И дружина, что им подстать.
Свободные таны сидели за теми же вёслами, что и любой другой боец. Спали на той же узкой палубе вечно качающегося «дракона». Первыми лезли на крутые стены богатых и трусливых городов и уходили последними, если штурм заканчивался неудачей. Несмелые, робкие или жадные быстро терпели неудачи и исчезали из фиордов Восточного Хьёрварда.
Давным-давно свободный тан Громнор, собрав немалую дружину, высадился на этих берегах, в те времена — обитель нескольких торговых полисов, вечно напиравших на племена пустыни, тщась дотянуться до якобы лежавших за поясом песков золотыми россыпями — ну или хотя бы набрать смуглых рабов для себя и для продажи.
Тан Громнор умел не только махать огромной двуручной секирой, пробивавшей любую броню. Северянин быстро сообразил, кто тут и за кого, после чего, вместо обычного выкупа с торговцев, заключил союз с жителями песков. Бедуины мало чем уступали пришельцам в свирепости, но имели и десятой доли их выучки, не говоря уж о тяжёлых доспехах. В решающем сражении — как раз возле нынешнего Агарастара — пехота Громнора сдержала натиск разноплемённого наёмного войска, а в решающий момент в спину тем ударили конные тысячи сынов пустыни.
Разгром был полный.
Попавших в плен начальников-кондотьеров Громнор приказал казнить в виду стен Арагарастара, казнить мучительно, как умели, пожалуй, только таны. Жестокость к полудюжине несчастных оказалась, по общему мнению дружины тана, более чем оправданной — купцы открыли ворота. Деваться им было некуда — выход в море запирали драконоголовые корабли, у стен раскинулось бескрайнее море пёстрых бедуинских палаток. Другие города — Угурат, Шеммир, Дариф — помощь не прислали, благоразумно рассудив, что унижение вечного соперника им только на пользу.
Никто ведь из их старшин не мог похвастаться тем, что прочёл мысли предводителя северян…
Вступив в Арагастар, тан Громнор в точности сдержал данное слово. Все сложившие оружие были отпущены по домам, наёмникам даже заплатили положенное жалование. Дикие и необузданные, дружинники тана, прославившиеся своим буйством далеко за пределами Восточного Хьёрварда, на сей раз вели себя тихо, довольствуясь поспешно выставленным для них «добровольным угощением с пожертвованиями» от самых богатых горожан.
А после пира, утерев роскошные рыжие усы, на кои уже взирали, томно трепеща длинными чёрными ресницами, дюжины две первых красавиц города, объявил, что он, свободный тан Громнор сын Гутторна сына Граттарна, пришёл сюда не грабить и не убивать. Он пришёл создать новое королевство, где каждому воздастся по его заслугам, а награда определится службой. Конец распрям, провозгласил он. Конец глупым мелким войнам из-за пары межевых столбов, из-за тарифов и пошлин. Конец беззаконию, конец бесчинствам наёмных войск, что без зазрения совести грабили и правого и виноватого. Конец бедуинским набегам, у «барханных псов» найдётся теперь другое занятие.
Король Громнор не обманул и в этом. После того, как благоразумное купечество, повздыхав, всё-таки решило, что воевать и драться выйдет себе дороже, сдало все остальные крепости, северянин повёл новособранное войско на восток, где, оттесняя пустыню на юг, лежали земли обширных султанатов и эмиратов. Обширных, но рыхлых и слабых, всегдашняя добыча и танов, и их восточных братьев-соперников, ярлов Хьёрварда.
Что ж, пришла пора потрясти их как следует.
Поход увенчался успехом. Молодая армия Арагастара под новым, невиданным в этих краях знаменем — белый дракон на синем фоне — лихим штурмом взяла три пограничных крепости, учинив в них славную резню, причём вступившие в войско вчерашние горожане Уругата и Шеммира усердствовали больше всех.
Казалось бы, добыча сама шла в руки удачливому тану — три города твои, бери, увеличивай владения! — однако он ограничился выкупом, уведя и угуратцев с шеммирцами, и бедуинов подальше от султанских уделов.
— Зачем нам земли, которыми мы не сможем править? — ответил новоиспечённый король учёному звездочёту, летописцу, лекарю и алхимику Ави-Сенне на вопрос, почему же его величество не воспользовался таким прекрасным шансом увеличить собственный домен. — Гораздо лучше заставить их правителей платить. Каждый год. Золотом.
…Завет великого короля исполнялся неукоснительно.

3.

Снежно-белый стяг над воротами королевского дворца. Король занемог. Железный король Груммор. Никогда и ничем не болевший, он вернулся с охоты и вдруг слёг. Широкую грудь сотрясал жестокий кашель, правитель без конца сплёвывал густую жёлто-зелёную мокроту пополам с кровью.
Придворные лекари и чародеи толпой сгрудились в опочивальне, что-то бормотали, окуривали пахучими дымами и вычерчивали замысловатых астрологические фигуры — в Агарастаре они не только предсказывали судьбу, но и использовались для складывания исцеляющих заклинаний. Бегали слуги, подгоняемые мажордомом; пятеро седых танов — так с годами стали именовать ближайших сподвижников и военачальников королей Агарастара — сидели, запёршись, в зале тронного совета, о чём-то непрестанно совещаясь.
С ними сидит и рыжеволосая стройная девушка с холодным взглядом, в серебристой кольчуге, с которой она не расстаётся никогда. О чём они там говорят — не скажут даже всезнающие служанки, обладающие, как правило, поразительно тонким слухом.
В детской, обхватив руками острые коленки, замер на широком подоконнике мальчишка лет двенадцати, в тщательно пригнанной одежде принца, с недлинным, по руке, но настоящим мечом, выкованным местными гномами. Рыжие кудри спадают до плеч, взгляд — растерян, чуть ли не испуган. Время от времени в детскую заходит то один, то другой увешанный позвякивающим оружием воин, внимательно, взыскующе смотрит на паренька — и тогда тот съёживается на постели.
Однако рука его даже не тянется к мечу.
А в самом красивом и тихом месте дворца, в верхних садах, что на крыше старого, построенного ещё при Громноре Великом пиршественного зала, питаемых водой из специальных акведуков, в воздушной беседке после искусственного водопада, удобно устроился молодой человек лет двадцати пяти на вид, в просторном белом плаще, при длинном мече с богато разукрашенной рукоятью. Рыжие волосы, как и у отца-короля, падают на плечи, а перед ним на резном пюпитре тонкой работы — огромная инкунабула.
Древняя книга раскрыта на странице, испещрённой непонятными письменами, окружающих чертёж, изображающий, судя по всему, некую магическую фигуру.
Пальцы молодого человека чуть подрагивают. Глаза моргают чаще обычного и ещё он постоянно прикладывается к серебрянному кубку. В кубке — чистая вода, ничего иного Гуннор, наследник агарастарского престола, не пьёт, вызывая тем самым законное подозрение храброго танства, ибо истинный король не может не вздымать заздравный кубок с добрым вином, что есть веселие души после славного похода и битвы!
Отец слёг. Отец, шумный и сильный, грубоватый, способный сутками гнать зверя на охоте, бражничать с другими танами или биться с одной секирой, в простом доспехе, перед строем всего войска. Но, конечно же, он выздоровеет, не может не выздороветь! Он ведь никогда не знал даже, что такое хворь!
…А то ведь опять потащат в этот их дурацкий совет, досадливо подумал принц. И это когда наконец-то доставили «Свод Ишихара», легендарный сборник заклинаний, составленный в Западном Хьёрварде, когда магия там достигала небывалых высот. Именно в этом «Своде», по уверениям Ас-Сабади, содержатся — в зашифрованном виде, разумеется! — формулы, позволяющие даже не являющимся волшебниками пользоваться магией и простейшими чародействами.
…Ничего не хотел он, принц — или тан — Гуннор сын Груммора, как стать чародеем. Настоящим, всамделишным чародеем. Но отнюдь не для того, чтобы кидаться огненными шарами или там навевать неуступчивым девам любовные дурманы. Нет, для того лишь, чтобы проникать к самым сокровенным тайнам мироздания, чтобы задавать ему вопросы и получать ответы: что было в самом начале, с чего всё началось? И что было ещё раньше? И что — в точности! — случится с нами, когда мы умрём?
Немного неправильные вопросы для наследного принца, увы.
Во всяком случае, так считает Гудрун, единокровная сестра.
Гудрун, которой надлежало бы родиться мальчишкой.
Гудрун, презирающая рукоделье и куклы, Гудрун, всегда до крови дравшаяся с мальчишками и требовавшая, чтобы её учили обращаться с оружием наравне с ним, Гуннором, старшим сыном и наследником престола. Гудрун, обожающая государственные советы и ненавидящая положенные вроде бы девочкам танцы. Гудрун, не расстающаяся с оружием; злые языки говорили, что она даже спала в серебристой своей кольчуге.
А ещё есть Грумнар, младший братишка — и тоже единокровный. Короли Агарастара не женились. Подобно кормчему на узкой палубе «дракона», они должны стоять там одни, направляя бег государственного корабля; для производства же наследников служили многочисленные наложницы.
Ещё один завет Громнора Великого. Короли не должны иметь «родни», кланы королев не должны пытаться влиять на решения короны. Потом из многочисленных отпрысков можно выбрать лучшего.
Пока таковым оставался молодой Гуннор.
И, разумеется, престол Агарастара не могла занимать женщина. Наследует меч, не кудель — просто потому, что королевство жило войной, жило получаемым с данников золотом, и потому король просто обязан сам выходить на бранное поле во главе своих полков. Этим живёт страна, этим живут подданные. И за женщиной они не пойдут — так, во всяком случае, свято верили короли Агарастара.
— Ваше высочество, — гортанный акцент слуги не могли скрыть даже долгие годы дворцовой жизни.
Ваше высочество… ещё одно, привезённое предками нынешних королей. Старший сын правителя здесь, на полуночном побережье Южного Хьёрварда, обычно именовался амир-ашаб, «молодой правитель», и никаких «величеств» здешний этикет не предусматривал.
— Чего тебе? — отрываться от книги не хотелось. Это восхитительно чувство в груди, эта вечная тайна раскрытых страниц, покрытых загадочными письменами и символами, только и ждущими, кто раскроет хранимое ими… и как скучна эта «настоящая жизнь», где только и делают, что говорят об урожае, или состоянии казны, или о поступлении даней, или об очередном военном походе…
При мысли о последнем «амир Гуннор» поёжился. Войны он терпеть не мог. Так глупо!... Человек, мыслящее создание, любимое детище богов, созданное ими по своему образу и подобию, дабы было с кем разделить их вечное одиночество — режет и убивает таких же, как он сам, ни в чём перед ним не виноватых. Мир огромен, места хватит всем. А кому не хватит здесь, в Южном Хьёрварде — не зря же в иных магических трактатах постулируется, что искусный чародей может отыскать «тропу сквозь небеса», добраться до других солнц. Наверняка туда смогут отправиться и простые пахари — надо лишь создать соответствующие заклятия. И всё — нет ни голода, ни нужды, ни повода для войн, ни богатых, ни бедных — если только каждому можно будет иметь свою землю, свой фруктовый сад, свой виноградник или шелковичную плантацию, где и трудиться, в поте лица, честно зарабатывая хлеб свой. Недовоен, обижен? Злишься на недоброго сеньора, на жадного правителя? — к твоим услугам множество иных земель, выбирай-не хочу. И богатые-знатные уже не смогут лютовать, утеснять простой народ — уйдут из-под этих небес и ищи ветра даже не в поле, но среди бесчисленных звёзд.
Улучшатся нравы, пропадёт жестокость. Обман и предательство более не станут приносить плодов. Вот — поистине достойная правителя цель!
…А для этого всего-то лишь и надо, что отыскать соответствующие заклятия.
Нет, в Агарастаре имелись настоящие маги. Или, во всяком случае, выдающие себя за таковых. Один даже имел жительство, как и полагалось уважающему себя чародею, в одинокой башне на самом краю Слоновьих гор, отделявших плодородные приморские долины от выжженной пустыни за ними. Слыл он весьма нелюдимым, во всяком случае, от встреч даже с ним, амиром Гуннором, чародей уклонялся, никогда не появляясь в городах и даже в малом не интересуясь происходящим за стенами его убежища.
Король Груммор тоже оставил загадочного волшебника, отнюдь не искавшего его милостей, в покое. Живи и дай жить другим, частенько повторял правитель и, казалось, до последнего времени его нехитрый девиз работал вполне сносно. Вреда от мага никакого, пользы, правда, тоже — так что таких лучше не трогать. Вполне хватало других, слетевшихся в Агарастар со всех концов Большого Хьёрварда, привлечённых щедростью местных королей.
— Ну, так чего тебе?
— Альмастары (советники) Большого Совета требуют вас сей же час к себе. Они в…
— Я знаю, где они!
Раздражение требовало выхода.
Белый тюрбан слуги низко склонился.
— Простите, ваше высочество…
Не удостаивая старого бетлара (слуги) даже взглядом, Гуннор со вздохом закрыл инкунабулу. Опять эти глупые разговоры, от которых никакого толку. Когда в стране много людей и мало земли, все речи становятся пустыми. А людей в Агарастаре всё прибывало и прибывало; да и отчего бы им не прибывать? Выжимаемое из соседей золото достаётся не только правителям и нобилям, перепадает и простому народу. Король не просто раздаёт деньги, он покупает за немалые деньги оружие и одежду, посуду — и простую, и роскошную; вооружает войско, строит крепостные стены, общественные бани и фонтаны, а к ним — акведуки, порты, мосты, дороги, заставы и прочее.
Король — это всё. Но получающие изрядную долю дани таны от него не отстают.
Всё хорошо в Агарастаре, куда лучше, чем в соседних эмиратах, откуда поступает выкупное золото. И непонятно, зачем тащить куда-то его, Гуннора. Отец, конечно, хворает, однако он ещё далеко не стар, силач и всё прочее — его не оборет никакая болезнь.
А если даже и оборет, если даже он, Гуннор, наденет раньше времени корону Агарастара, так всё и так идёт прекрасно. Если же что-то случится — есть испытанные отцовские советники, храбрые таны. Они знают, как поступить. В конце концов, пусть Гудрун им советует! Ей такое нравится.
Гуннор аж скривился от досады. Ему казалось, что он уже совсем-совсем близко подобрался к разгадке сложной диаграммы в «Ишихаре», диаграммы, быть может, самой важной во всей толстенной книге — а тут дёргают, отрывают, к чему, для чего? Что такого срочного стряслось? Столице ничто не угрожает, Гасперийский эмират — ближайший соперник и самые давний данник — сидит тише воды и ниже травы, послушно отправив лишь месяц назад караван с выкупными платежами.
Всё тихо и в городах самого королевства. В гаванях исправно разгружаются купцы, рынки ломятся от товаров. Простой люд доволен. Всё, устроенное по слову Громнора Великого, пребывает в полном порядке. С мелкими неурядицами вполне справятся на то специально и ставленые советники-альмастары.
Так зачем же беспокоить его, наследного принца?!

4.

Посреди зала Совета Танов горел огонь, как и было принято на не слишком далёкой родине, в Восточном Хьёрварде. Огромный очаг сложен из диких валунов, не знавших резца камнетёса. Здесь, в Южном Хьёрварде, нет холодных зим, но, когда собираются таны, огонь зажигается непременно. Из грубых глыб вырезаны и кресла, сюда приходят не отдохнуть с приятностью, обложившись шёлковыми подушками.
Вокруг очага расположилось восемь каменных сидений, одно — королевское, со спинкой в два раза выше остальных, шире и с подлокотниками в виде едва намеченных драконьих тел. Именно этот трон сейчас пустовал, зато заняты были все остальные семь; а, кроме них, ещё и простая деревянная скамья, какой место разве что в хлеву.
На ней устроилась амира — или принцесса, кому как привычнее —рыжеволосая, как и остальные дети короля Груммора, Гудрун. Руки скромно сложены на коленях, на складках тяжёлой, отнюдь не парадной, а полноценно-боевой кольчуги. На поясе — меч, тоже простой, однако ни тяжестью, ни, тем более, остротой он не уступит оружию никого из танов-мужчин. Сейчас принцесса сидела, добросовестно опуская взгляд, ибо не подобает ей, не побывавшей ни в одном настоящем сражении — пограничные стычки не в счёт — пялиться на достойных воинов, изукрашенных многочисленными шрамами.
Гуннор вошёл и широкие двери за ним тотчас захлопнулись — точно зубы щёлкнули. Неприятно. Вдобавок никто из семерых танов не встал, приветствуя наследника престола, что они не преминули бы сделать, занимай отец своё привычное место. Смотрят хмуро, исподлобья; а Гудрун так и вовсе отвернулась. Что за ерунда? Он первый по старшинству здесь или нет?
…Наверное, надо было заговорить. Резко и властно, нахмурив брови и сжав кулаки. Может, даже положив руку на эфес. Но мгновения оказались упущены и первые слова произнёс старый Ольдрег, «второй после короля», как его называли в столице.
— В чём есть первейшая обязанность наследника престола? — почти проревел он.
Многочисленные походы агарастарских королей оставили на лице старого воина не один след. Стрела, пущенная кем-то из удачливых гасперийских пограничников вошла в голову чуть пониже левого глаза, раздробив кости; Ольдрег обязан был погибнуть на месте, однако выжил, отделавшись лишь огромной белой звездой шрама. Говорили, его спасла магия, амулет, что он носил, не снимая — и от которого осталось лишь облачко дыма, а между ключиц старого тана — кольцо ожога.
…Наверное, надо было надменно и зло оборвать забывшегося подданного. Быть может, выхватить меч и разрубить деревянное блюдо с куском кабаньего бока, что стояло перед «вторым после короля». И уже просле этого процедить презрительно сквозь зубы — «как смеешь вести такие речи?!»
Ничего подобного принц Гуннор не сделал. Напротив, покраснел и потупился, словно ученик, пойманный на невыученном уроке.
— Я… тан Ольдрег, мне…
— Достаточно, — старик глянул на остальных сидевших вокруг стола. — Сядь, амир.
Гуннор беспомощно огляделся. Садиться было некуда — отцовский трон, само собой, неприкосновенен, сестричка Гудрун немедля поменяла позу, вызывающе закинув ноги на скамью так, чтобы там совершенно не осталось места. Ох уж эта мне Гудрун — она женскую одежду, похоже, вообще не носит.
…Наверное, следовало спихнуть обнаглевшую сестрёнку со скамьи и усесться там самому, уперев ножны с мечом в пол и положив обе ладони на рукоять. Или ледяным тоном приказав позвать слуг, для доставки достойного седалища. Или — на худой конец! — небрежно велеть подняться любому из семи танов.
И вновь ничего не случилось. Гуннор растерянно стоял, озираясь по сторонам, пока наконец не придумал ничего лучшего, как устроиться на одном из тёплых камней, окаймлявших очаг.
Таны многозначительно переглянулись.
— Королю неможется, — казалось, словами и тоном Ольдрега можно заморозить целое море. — Королю неможется, он лежит. Он велел нам, его верным слугам, узнать у того, кто должен вступить на трон, с чего он начнёт своё правление?
— Но отец жив… — растерянно проговорил принц. — Он жив, как я, почтительный сын его, не дерзаю обсуждать…
И вновь переглянулись таны.
— Великий король завещал, дабы каждый из принцев-амиров готов был в любой миг подхватить его меч и повести в бой войско, — повинуясь взгляду Ольдрега, заговорил Хубрег, второй по старшинство тан. — Великий король завещал, что любой из наследников его обязан знать, что сделает он в самый первый миг, когда корона, по воле небес, окажется на его челе, ибо случится сиё может и в огне битвы, когда малейшее промедление означает неудачу. И великий король заповедал, дабы мы, таны, верные слуги престола, помогли бы ему в этом.
Тут бы равнодушно пожать плечами, бросить что-то вроде «ну так помогайте!», развернуться и гордо выйти вон; но…
— Э-э-э… прежде всего мы все погрузимся в глубокую скорбь, и, облачившись в чёрное, станем оплакивать благородного короля, покинувшего нас, и… да, поминальный пир, конечно же… — Гуннор вспомнил, наконец, скверно выученные уроки дворцового распорядка. Учителей он радовал лишь если предмет их хоть каким-то боком, но касался магии или её истории.
Гудрун фыркнула, более не сдерживаясь.
— Это можно пропустить, благородный амир, — пробасил третий из танов, Хельгрид. — Слёзы слезами, поминание усопших поминанием усопших, но враги наши дремать не станут. Что, если они нападут как раз в тот момент, решив, что взоры наши затуманены скорбью?
— Войско наше двинется… — пробормотал Гуннор, мучительно краснея и пытаясь выковырять из ссохшейся глины воспоминаний верные фразы. — Благородные таны поведут его…
— Хватит, амир.
— Благородным танам более нет нужды в моих словах? — принц облегчённо вздохнул. Инкунабула ждала.
— Нет нужды, — кивнул Ольдрег. — Покорно испрашиваем у вашего высочества разрешения остаться.
Краска вновь залила Гуннору щёки. Это… это уже чересчур!
Но… с другой стороны… какая польза от словесных перебранок? Все таны кровью доказали свою верность, Агарастар — их жизнь и жизнь их детей. А что показывают норов… старики всегда ворчат. Это их дело — ворчать и сердиться на молодых, считая их ни к чему не годными бездельниками. Пусть себе.
— Разрешаю, — выдавил он наконец.
Никто не встал, не поклонился. Несколько томительных мгновений Гуннор чувствовал себя словно голым перед всем городским тингом, пока, наконец, не дёрнул головой (что должно было изображать гордый и даже несколько надменный кивок), почти выбежав вон.
Сестрица Гудрун тотчас спустила ноги со скамейки.

-II-

1.

Раскрыты заветные страницы, и от тщательно вычерченных формул вмиг забываются и нахальные взгляды Гудрун и явная непочтительность танов. Впрочем, чего ещё от них ожидать? — грубые рубаки, никто в совете из них не умеет ни писать, ни читать. Мол, храбрость от этого не зависит, а истинному тану более ничего и не нужно. Ну, кроме умения владеть мечом, щитом и копьём.
Гуннор встряхнулся, решительно выбрасывая из головы и отцовских сподвижников, и нахальную сестричку. Не забыть зайти к малышу Грумнару, ему сейчас, небось, совсем не весело.
К отцу, правда, никого уже не пускают, кроме лишь лекарей да двух старших танов. И это… немного заботило, скажем так. Но всё равно, главное сейчас — разобраться в этой формуле!...
«Рассекая бесконечно большое на бесконечно малые, познаешь истину».
Ох. Голову сломать можно.
Но именно это — а отнюдь не война, где достаточно пары крепких рук! — есть настоящее занятие мужчины. Война умов, раскрывание загадок. За вязью причудливых слов и символов — увидеть сущее, существующее.
Что, уже звонят к ужину? Ох, да, и свет меркнет… День прошёл, а он, амир Гуннор, почти и не заметил. Зато, как охотник добычей, может похвастаться разобранными и понятыми формулами — быстрый взгляд на кипу исписанных свитков.
Он потянулся. С гор прилетел ветерок, повеяло прохладой. Журчит вода, переваливаясь через край водопада, весело бурлит в каменной чаше, хрустальные брызки покрывают изысканные лепестки гигантских лилий, благоденствующих в пенистом потоке. Как хорошо… книги, тайны и одиночество — чего ещё нужно пытливому уму для счастья?
Кто сказал «женщина»? Женщина есть сосуд скорби, вместилище горестных страстей, бросающая увлёкшегося ею в пучину бедствий. Можно утишить телесный зов с бессловесной рабыней, но о прочем мужу, стремящемуся к мудрости, думать невместно. В конце концов, свою собственную мать Гуннор не знал тоже…
И почему всё-таки не пускают к отцу? Он наследный принц или нет? Хотя… с другой стороны… так ли ему надо всё это видеть? Помочь всё равно не сможет, для того следует быть лекарем или магом-целителем, а их там и так хватает.
Слегка беспокоит, надо признаться.
Но так хорошо, так покойно сидеть здесь, в любимой беседке, беломраморные колонны среди густой и яркой зелени, какая в окрестностях Агарастара встречается лишь весной, после дождей. Здесь же, исправно питаемые хрустально-чистой влагой с горных снегов, кусты, лианы, вьюны и пальмы вознаграждали усердного садовника сторицей.
Гуннор любил возиться с цветами. Как, впрочем, и с пером, и с мечом. Вернее, с саблей. Молодому амиру тяжеленные и грубые секиры не нравились, где всё решала сила. А вот лёгкая стремительная сабля, что может и рассекать, и колоть, где нужно подлинное умение, где ловкость побеждает тупую мощь — другое дело.
Амир поднялся, аккуратно закрыл книгу на пюпитре, запер на оба замка тяжёлый переплёт. Повидать братца бы надо, что-то он последние дни совсем смурной, наверное, из-за болезни отца. Да и Гудрун тоже — ну чего, спрашивается, она из себя строила там, в зале совета? Изображает воительницу — ну и пусть себе изображает, с меня не убудет, всё равно ей не править, даже сгинь я вот прямо сейчас.
Младшего принца Гуннор нашёл на воинском дворе. Накрытый сверху от солнца плотным полотняным покровом, тщательно спрыснутый водой — от пыли, он яснее ясного говорил, что же именно ценили в этой жизни короли Агарастара.
Ту по стенам было собрано всё оружие, какое только смог измыслить человеческий разум. Стояли деревянные крутящиеся куклы в полном доспехе, свисали с крюков набитые песком кожаные мешки. Каждый — каждый! — из придворных или даже королевских слуг обязан был уметь сражаться, каждый мог встать в воинский строй, даже если он — всего лишь мирный повар или даже просто сгребает конский навоз.
Сейчас здесь — под резкие выкрики наставника — старался мальчишка Грумнар. Голый до пояса, спина и грудь блестят от пота, в руке — тяжёлая секира с железными, но затупленными лезвиями.
Дядька Хёгни, учивший и Гуннора, старался во-всю.
— Шире замах! Плечо отводи! Резче руби! На себя поведи! Ещё раз! Сильнее! Уход! Вправо!... Эх, ты, неумёха…
Деревянная кукла развернулась на шарнире, свисавший с правой «руки» круглый шар на верёвке, выточенный из каменного дерева, задел Грумнара по плечу и тот скривился от боли.
— Оружие не бросать! — громыхнул дядька Хёгни. — Секиру у тебя могут забрать только у мёртвого, принц!
Грумнар хлюпнул носом и с явным усилием взял секиру наперевес.
Старший брат сочувственно глядел на младшего. Грумнар тонкий, хрупкий. «Мясо никак не нарастёт», вспомнил он, как жаловался отец другим танам. И ел юный принц всегда мало, мясо не любил, что вызывало только насмешки других — одногодок, сыновей других нобилей, призванных ко двору.
— Готовьсь! — старый Хёгни не терял времени даром. И на опущенные плечи со шмыгающим носом внимание не обращал такоже.
Обречённый Грумнар замахнулся.
— Плохо! Далеко слишком! Не вытянешь! Заваливаешь!
…Занятия с оружием прерываться не могут. Так завещал первый король, великий король. И будь ты хоть наследник престола, хоть принц королевских кровей — стой и жди.
— Брат, — Гуннор протянул обе руки, положил мальчишке на плечи.
Тяжело дышит, пот стекает ручьями. Худые плечи и руки — все в синяках. Это не сегодняшние, сегодняшним ещё только предстоит проявиться.
— Достаётся тебе от дядьки Хёгни? Да, мне тоже доставалось…
— Угу, — ни на что большее сил у Грумнара уже не осталось, похоже.
— Пройдёт, — глядя на опущенную вихрастую голову, проговорил наследный принц. — Честное слово. Ты поверь, мне тоже лихо приходилось… Уж как меня эта кукла с шестом молотила!... никак приноровиться не мог. Только ткну, вроде всё как надо сделал — а она меня рраз! — и по ногам.
Нет, не помогает. Вымотался парнишка, и только телесно.
— Зачем оно так, а? Да зачем мне топор, почему с саблей нельзя, как у тебя? — заговорил. Но без обычной мальчишеской злости, а с какой-то глухой тоской, совершенно беспросветной. Словно и не во дворце живёт молодой амир, а в глухой деревушке, от заката до рассвета ковыряя мотыгой скудный надел сухой земли — как многие, если не почти все, издольщики в Гасперийском эмирате.
— Все с секиры начинают, — начал было Гуннор и тотчас осёкся. Неверно взял. — Сабля моя — ты не помнишь, король-отец наш тоже долго не признавал. Пока я не показал, что получается у меня с нею больше, чем с двуручной секирой.
— Гудрун смеётся…
— Гудрун, она и надо мной смеётся. В одно ухо впускай, в другое выпускай.
— Не, — Грумнар вдруг остановился. — Когда она смеётся, лучше остановиться и подумать. Шкура потом целее будет.
— Ты к чему?
— Она всё с танами сидит…
— Ну и пусть сидит.
— Отец… болеет… страшно мне, Гуннор! — последние слова мальчишка едва не прошептал, оглянувшись до этого по сторонам. Ну понятно — незнания цифири и буквенных наук храбрый король Груммор простить мог легко. Признания в том, что «страшно» — не простил бы никогда. Сам-то он словно и не ведал, что такое страх…
— Не бойся, — пустые слова. Потому что он и сам… нет, не боится, но как-то… беспокоится. Вот, да, правильное слово. Беспокоится, не более, потому что бояться-то им совершенно нечего… — Отец, он…
Даже наедине друг с другом сыновья Груммор Рыжебородого не называли его «папой». Всегда и только — «отец», «отцом», «отцу»…
— Ступай к себе. Скажи слугам, пусть нагреют воды.
— Ага, — слегка повеселел. Все мы, впрочем, веселели, когда воинский двор оставался за спиной. Все, за исключением Гудрун. Та-то, похоже, готова махать железом денно и нощно…

2.

— А что ты будешь делать, ну, когда королём сделаешься? — вымывшийся и переодевшийся Грумнор сидел с ногами в просторном резном кресле, перекинув колено через подлокотник.
— Что? — Гуннор не сразу оторвался от раскрытой страницы, откуда он тщательно срисовывал очередную магическую фигуру. — С чего ты взял? О чём ты вообще?
— Ну… отец ведь сам всегда говорил тебе, мол, когда ты, принц, сядешь на моё место… только он потом сам долго рассказывал, что нужно делать. А ты молчал. Вот я и решил… спросить. Что ты сам-то сделаешь?
— Хорошие у тебя вопросы, — вздохнул амир, откладывая книгу. — Отец просто болеет, с каждым случиться может… а ты уже «когда королём сделаешься»…
— Наследный принц должен в любой миг быть готовым занять опустевший престол, — ехидно напомнил мальчишка. — Дабы опустелость его длилась не более одного удара сердца.
— Далось тебе это, — поморщился Гуннор. Говорить не хотелось. Отце жив, жив, жив! Он думает за всех. И пусть так остаётся ещё долгие-долгие годы — изучение магии не терпит суеты, тут не до чистоты улиц и установления справедливых расценок рыночным уборщикам.
— Далось, — упорствовал младший брат. — Так что сделать надо будет?
— Да ничего! — нет, положительно, поработать сегодня ему не дадут. — Всё хорошо у нас в Агарастаре. Всё спокойно. Казна полна. Дань везут исправно — да и ещё б им не везти! Когда что-то устроено как следует, братец, трогать его — только на вред. Устроили мудрые короли до нас порядок вещей — вот и мы ему следовать станем.
— Гудрун замуж выдадим? — вдруг понизил голос мальчишка. — Как положено, за какого-нибудь тана с севера?
Мелкий нахалёнок был совершенно прав. Дочери королей Агарастара не оставались в столице, достигнув брачного возраста. И уж, конечно, не становились наложницами местных танов, опоры трона. Союза и дружбы могущественных королей, близких по крови, искало множество владетелей Восточного Хьёрварда, и вот туда-то, подальше от родных мест, и отправлялись агарастарские принцессы.
Правда, дочерей своих короли всё-таки не выдавали за первых встречных. Так что с полдюжины молодых танов и ярлов постоянно толклось в королевских залах, тщась добиться благосклонности холодной Гудрун.
— Выдавать? Зачем? Сама найдёт… — растерялся Гуннор. — Здесь ведь они, никуда не делись…
Братец как-то совсем по-взрослому пожал плечами.
— Хорошо б она уехала куда-нибудь.
— Это почему же? — насторожился старший принц.
— Боюсь я её, — шёпотом пожаловался младший. Боюсь вот и всё. Хоть тресни.
— Она… что-то такое тебе сделала? — Гуннор понизил голос. — Обидела?
— Не… — Грумнор отвернулся и потупился, даже покраснел. — Она всё правильно говорила, ну, как отец или таны, когда распекают. Знаешь, так правильно, что ты аж слушать не можешь. Скулы сводит.
Старший брат сочувственно кивнул.
— И вообще… — уныло продолжал младший. — Тебе хорошо, ты королём станешь. Гудрун замуж выскочит, может, тоже королевой стать сподобится, у них, в Восточном Хьёрварде, и не такое случается. А мне что делать? Куда податься?
— Как это «куда податься»? — удивился наследный принц. — Не мы первые, не мы последние. Кто-то становился таном, кто-то собирал дружину и уходил добывать своих собственных земель… ты разве забыл?
— Так что ж мне, уплывать отсюда, значит? — возмутился вдруг Грумнор. — Убираться восвояси? А если я не хочу?!
— Не захочешь — и не будешь никуда убираться. Какая муха тебя сегодня укусила, брат?
— Да не муха… про отца всё время думаю, про тебя, про Гудрун…
— Всё обойдётся, — Гуннор встал, положил брату на плечо руку. — Во-первых, отец поправится. И проживёт ещё долго-долго. Во-вторых… нет, поскольку уже есть во-первых, ничего другого быть просто не может. Запомнил? Просто не может.
— Но… но ведь отец когда-нибудь…
— Вот тогда и станем думать! А пока жизнь пусть себе идёт. Ведь всё хорошо, брат, всё хорошо!

3.

Грумнор убежал — не может мальчишка долго сидеть на одном месте; к ужину ещё не звали, и наследный принц стоял, опершись на длинные перила, и задумчиво глядя вниз.
Дворец построили у самого склона горы Аг, высоченной, коронованной снегом и льдом, откуда особый акведук нёс прямо во дворец чистейшую, холодную до ломоты в зубах воду. А внизу, за привратной площадью, раскинулся сам город, одноимённый королевству Агарастар, с обычными для обитаемых областей Южного Хьёрварда базарами и бесчисленными альтиммами, или тавернами, на более привычном Гуннору с рождения языке северных танов.
В альтиммах не сколько ели, сколько пили горячий чай, приправленный мёдом, закусывали свежими лепёшками да вели неспешные беседы. Бесчисленные шашлычники предлагали свой товар прямо на улицах, а люд почище и побогаче предпочитал особые заведения.
Хорошо и покойно живётся в королевском Агарастаре. Его величество пуще глаза следит за справедливостью, ибо «можно быть бедным, но нельзя — оскорблённым». В том он видит главнейшую обязанность трона — и тан, и последний рыночный метельщик должны знать, что судит правитель именно по закону чести, не отказывая в ней никому.
Исправно поступает дань от побеждённых на востоке. Это хорошо и справедливо, и тоже строго по закону — слабый кормит сильного. Если наоборот — сильные слабеют, а слабые не обретают силу, ибо она — нечто большее, что просто золото, хлеб, оружие или многочисленность полков. Всего этого у гаспарийцев имелось в избытке, однако они проиграли в самый первый раз и продолжали проигрывать после. Сейчас их даже становится жаль, они страшатся одной лишь тени агарастарских знамён, бегут от одной лишь пыли, вздымающейся над шагающими к границе нашими полками. И это ещё лучше, потому что воевать сейчас уже совершенно ни к чему и незачем — ужас хранит Агарастар куда лучше шлемоблещущих шеренг. Кровь не нужна, когда хватает одной лишь славы.
Как же хорошо, всемогущие силы. И даже отцовская хворь не в силах помешать — в конце концов, отец всегда выходил победителем из всех поединков, одолеет и эту немочь. Его срок ещё очень, очень далёк, нет никаких сомнений. И, пока этот срок не настал, он, наследный принц, амир Гуннор, может заниматься любимым делом. В конце концов, дело короля — ставить куда нужно верных людей, и спрашивать за исполнение своей воли, а не самому лезть во все мелочи.
Вот только Гудрун… Впрочем, и с этим мы как-нибудь справимся, легко подумалось ему. Как нибудь. А как именно — решим по ходу дела. Не обременяй себя заботами, разрешить кои ты сейчас никак не можешь, сосредоточься на достижимом.
Принц улыбнулся. Великолепный вечер сменялся роскошной южной ночью, чистейшее небо, украшенное алмазной пылью бесчисленных звёзд, так, что невозможно уйти с балкона. Так бы и стоял, и смотрел, заворожённый бесконечностью, хотя великий Аль-Агарастари и утверждает в «Магической механике небес, ветров и вод», что на самом деле до ночных светил рукой подать, а сами они, хоть и ярки, но сами по себе размером со средний холм…
Как-то в это верить не слишком хотелось. Бездна завораживает, будит неистовое, настоящее желание «добраться до самого дна», даже если «его нет и быть не может». Только такие желания, всегда считал Гуннор, достойны истинно благородного человека, а вовсе не пресловутые «власть», «богатство», ну или — для него, мужчины — «женщины».
Беспредельность. «Кажется, что нет ничего невозможного» — однако именно магия позволяет преодолеть последний барьер. И ничего, что нет врождённых способностей, терпенье и труд всё перетрут. А пока…
Топот за узорными, разукрашенными дивной и тонкой резьбой дверьми. Нежные самоцветы, прячущиеся в глубине деревянного кружева, среди спиралей и розеток, задрожали, едва удерживаясь на местах.
— Амир Гуннор! Амир! Светлейший принц!... Ваше высочество!
Всё смешалось в кучу, все обращения, по всем обрядам.
Оборвалось сердце, противный ледяной холод сжал внутренности. Гуннор уже понял, что ему сейчас скажу.
Рука его тряслась, отодвигая засов.
Факелы. Почему так много факелов? Что, не хватает развешанных всюду аккуратных масляных ламп? Зачем эти чадящие, воняющие страшилища, давно вышедшие даже из бедняцкого обихода?...
…Хотя нет, конечно. Как он мог забыть. Тана всегда провожают в последний путь додревним, прадедовским обычаем.
Амир не успел ничего спросить, ничего сказать.
Тан Ольдрег, в косматой шкуре, наброшенной на голое тело, блестящее от намазанного жира, просунулся вперёд, сам сейчас более напоминая зверя.
— Король мёртв, — прорычал он, чуть не с ненавистью глядя на молодого принца. — Да здравствует король!
— Что? — только и смог пролепетать Гуннор. И тут у него вырвалось слово, которым он не называл отца-правителя даже в детстве: — Папа?
— Король мёртв, — теперь уже медленно, низким басом, но всё-ж не звериным рыком ответствовал старый тан. — Да здравствует король Гуннор, владыка Агарастара на многия времена, до урочного часа и да правит он мудро, справедливо и храбро, а мы, все таны, клянёмся во всём помогать его величеству шествовать путём чести!
Обрядовая фраза.
Клянёмся не «повиноваться во всём», не «исполнять его волю», как, скажем, в Гасперийской султанате. Клянёмся «помогать идти путём чести».
Это-то и отличает Агарастарское королевство от прочих соседей, где эмир, султан, хан или каган — истинный властитель над жизнью и смертью подданых.
Слуги — старые отцовы оруженосцы — молча шагают вперёд, держа на простом деревянном ковчежце длинный двуручный меч с безыскусной потёртой рукоятью. Меч великого короля-основателя, меч короля Громнора. Им короли Агарастара до сих пор сражаются на поле брани — работа гномов почти что вечна. Ковчежец сделан из досок разбитого щита — согласно легенде, именно им пытался оборониться неудачливый эмир, не внявший голосу разума и решивший, несмотря ни на что, «красиво умереть».
— Да здравствует король! — хрипло вскричал Ольгред, к нему тотчас присоединились остальные таны.
— Да здравствует король!


-III-

1.

Высоко над шпилями Агарастара веют белые флаги. Их вывесили повсюду, на дворцах и башнях, подняли над особняками богачей и над скромными домиками бедноты (хотя агарастарской бедноте позавидовали б и иные почитающиеся зажиточными в Гасперийском эмирате). Над городом разносится низкий и грозный рёв боевых рогов, единственная музыка, что достойна звучать, когда король-предводитель вольной морской дружины отправляется в последнее плавание.
Готов и его корабль — вытащен на берег верный «дракон», развёрнут красно-белый парус. Вёсла ждут только гребцов — но упираются не в податливую океанскую волну, а в жаркий сухой песок.
В полулиге от королевского дворца, где раньше, до великого Громнора, простирался один лишь пустырь, сейчас — длинный ряд усыпальниц. Владыки Агарастара не строят бессмысленных, как они считают, пирамид или погребальных храмов — крепостные башни или новые корабли куда полезнее — и вместо циклопических строений, что высятся в восходных пределах Южного Хьёрварда, могилы королей отмечены лишь небольшими башенками на вершине могильных холмов. Внизу же, под слоями щебня, земли и брёвен — похоронен «дракон» в полном вооружении, борта украшены щитами, натянуты все снасти и даже последний черпак надраен в последний раз до немыслимого блеска.
От дворца до погребального холма, где в раскрытом зеве замер королевский корабль медленно тянется процессия. С непокрытыми головами, в простой белой одежде — белый цвет — цвет смерти — идут королевские дети, и даже младший принц, как может, подпирает плечом носилки с телом отца, для чего имеется особый упор. Впереди-справа шагает новый хозяин Агарастара, уже не амир, но король Гуннор, слева от него — сестра Гудрун, позади — младший брат, пару ему составляет тан Ольгред, ещё дальше — остальные приближённые.
Глаза Гудрун сухи, но красны. Младший братишка всхлипывает, давясь слезами, хотя Гуннор всё утро утешал его, как мог. Ведь отец не исчез просто так. Он просто ушёл, ушёл за небо, его душа покинула отжившую плоть, и, когда настанет их собственный час, они встретятся с ним, конечно же, встретятся, не могут не встретиться! Там они расскажу отцу обо всём, дадут отчёт в содеянном, и потом оттуда, сверху, будут любоваться жизнью цветущего Агарастара, чтобы в свой черёд, выслушивать рассказы собственных детей, свершивших всё возложенное на них земным королевским долгом.
— Правда? Всё так и будет? — шмыгнув носом и утерев рукавом слёзы, выдавил тогда из себя младший принц.
— Ну конечно же! — старший обнял брата. — Как же иначе-то может быть?...
Прошедший вечер оставался для Гуннора как в тумане. Его наконец-то пустили к отцу — вернее, к его трупу. Широкоплечий и рыжебородый, всегда отличавшийся мощью тела, он лежал, покрытый королевской мантией до самого подбородка — щёки ввалились, нос торчал, словно обломок кости, сухая кожа плотно обтягивала череп.
— Почему… — начал было новоиспечённый король и враз наткнулся на тяжёлый взгляд Ольгреда.
Никто не говорит вслух рядом с усопшими. Не стоит отягчать их горний путь, ибо они всё ещё прислушиваются к нам, стараясь уловить последние живые слова, достающиеся на их долю.
Гуннор послушно умолк. Закон и обычай выше воли королей. Ольгред лишь не хотел, чтобы его правитель допустил ошибку, вот и всё — так, во всяком случае, думалось тогда вчерашнему принцу.
Но потом, когда с покойным остались только немногочисленные слуги — приготовить тело к завтрашнему погребению — молодой король обернулся к своему первому тану.
— Что случилось с моим благородным родителем? Нас не допускали, пока его одолевала хворь, не говорили ни слова… Отчего он умер? Почему? Ведь он был так силён, да ещё и далеко не стар!
Старый воин выдержал взгляд Гуннора, не дрогнув, так, что именно правителю пришлось опустить глаза.
— Лекари не смогли найти причину, повелитель. Я приказал казнить их всех.
— Что-о? Казнить? Старого аб-Фарейди, и аль-Хаммари тоже? И их учеников?
Тан пожал плечами, равнодушно, словно проходя мимо вражьего трупа на поле брани:
— Они не исполнили свой долг. Я не собираюсь следовать их примеру. Завет великого короля.
— Который давно не исполнялся с такой точностью! — вспылил Гуннор. — Да если б мы убивали каждого целителя, учёного человека, у которого умер больной?!... Каждому из нас суждено скончаться, несмотря ни на каких лекарей. И потом, тан, разве ты забыл, что смертные приговоры здесь, в Агарастаре, всегда выносит король?...
— Не забыл, — прохрипел Ольгред. — Но король не выносит приговоры, повелитель. Он лишь утверждает решение суда. Так завещано, дабы воля одного, даже если это королевская воля, не стало бы поистине самовластной, пожирая в ослеплении самое тело Агарастара!
— Не знал, досточтимый тан, что ты втайне от всех берёшь уроки риторики. Кто твой наставник? Абн-Халдун? Или аб-Байра?
Ольгред по-бычьи нагнул голову.
— Для слов обычая и правды не нужны наставники, мой король.
— Отвечено достойно, — никогда ещё Гуннор не дерзал спорить с первым таном королевства! — Да только всё равно, где тот суд, что приговорил несчастных? Иль это лишь твоя воля, тан, та самая, самовластье коей и обуздывает закон, тобою помянутый?
— Воля моя, повелитель, — Ольгред склонил голову, но безо всякой покорности. — Как ты сам и сказал, покойный король пребывал в добром здравии, ещё совсем недавно все мы видели его сильным, здоровым и весёлым. Не диво, коль даже у искусного лекаря скончается человек пожилой, одолеваемый недугами. За такое никто не скажет целителю худого слова. Но плох именуемый себя врачевателем, не сумевший изгнать болезнь у пребывающего в расцвете сил, как твой отец!
— Нет тех, что могут одолеть любую болесть, тан Ольгред. И нет тех, кто станет в моём королевстве лишать жизни лишь по собственному произволу, — таны дружно переглянулись. Что такое? Тихий принц-книжник, света не видевший за своими драгоценными томами, едва примерив корону, дерзит первейшей опоре трона, самому верному сподвижнику собственного отца?!
Ольгред не опустил взгляда, не склонил головы, лишь усмехнулся.
— Повелитель, похвально, что ты столь яро печёшься о справедливости. Сам знаешь, что на ней и лишь на ней держится Агарастар. А ещё — на неотвратимости наказания. Но рассуди сам — должно ли молодому королю начинать правление своё с казней? Напротив, яви милости простому народу, ему это понравится. А что казнены лекаря… за то отвечу я. Старому тану простительно. Опять же, людям скорее уж не понравилось бы, что облечённый доверием трона, я попустил тем, кто не спас моего повелителя. Пусть клянут меня, владыка, не тебя. Ты же, выйдя к народу, как принято, объявишь прощение прежних вин, помилуешь приговорённых и…
Остальные таны, напрягшиеся было, заметно повеселели, хотя Ольгред ещё и не закончил. Ай, молодец старик, не зря был в такой чести! Как ловко вывернул, как сумел завернуть! И что ж теперь сделает этот мальчишка, наш амир, ещё вчера ничего, кроме книг и знать не желавший?
— Похвально твоё стремление, тан Ольгред, — в горло Гуннора пересохло, глаза жгло — он, не мигая, в упор глядел на старого отцова сподвижника, кого помнил с младенчества. — Похвально твоё стремление защитить честь короля, но о ней я позабочусь сам.
— По слову повелителя, — седой воин слегка поклонился, как и было принято при агарастарском дворе. Поклонился — и задержал взгляд на молодом короле, словно ожидая ещё каких-то слов; но у вчерашнего принца их не нашлось. Совсем. Что-то требовалось сказать, что-то произнести, молчание и оборванность болезненно зависли, однако нужного не находилось. Ждали таны, ждал Ольгред — но Гуннор лишь дёрнул головой, резко и косо, словно его ткнули иголкой.
Повернулся и стремглав вышел.

2.

Это всё было. Всё осталось в прошлом — слова и взгляды, «как надо» и «как не надо», «что сделать» и тому подобное. А остался лишь путь — последний путь королей Агарастара, путь, которого не избегнешь, путь до последней пристани и к последнему кораблю.
Шагает впереди новый государь, вчерашний принц-амир Гуннор.
На голове — Деревянная корона, в руках — взятый наперевес двуручный меч короля-основателя, великого Громнора, предпочитавший его даже заветной обоюдоострой секире. Солнце палит, словно в неистовом гневе, ветер, только что весело трепавший траурно-белые знамёна, умер, повис густой зной, такой, что воздух хочется кромсать большим ножом, вкладывая вместо вырезанного блоки чистой прохлады с горных вершин.
Идут таны, идёт дружина. Они по-прежнему заметно выше коренных обитателей полуденных берегов, выше ростом и шире в плечах. Они могут позволить себе брать в наложницы крепких и широкобёдрых дочерей своей далёкой родины, Восточного Хьёрварда. Правда, собственных отроковиц дружинники агарастарских королей выгодно выдают замуж за танов и ярлов родной стороны — никогда не знаешь, вдруг да и придётся искать убежища за морем, так что лучше иметь на всякий случай там какую ни есть, но родню.
Идёт народ Агарастара. Все плачут, все, как один, потому что умерший король незримо, но строго смотрит на них даже сейчас, и уж конечно, не упустит случая покарать не явивших рвения. Но многие плакали бы и просто так — жизнь при покойном правителе была привольная. Хозяин не скупился, не закатывал выкупное злато в потайные сундуки, но щедро делился и с танами-сподвижниками, и с простонародьем. Как-то ещё выйдет с королём новым?